Пусть никогда твое прошлое не будет тираном твоего будущего; ты не обязан оправдывать чужие ожидания. Они рассчитывали на тебя? Пусть научаться рассчитывать только на самих себя! Они говорят тебе, что так ты никуда не придешь? К чему бы ты ни пришел, это будет твоим счастьем, а не той частью, которую тебя уделят.

Мигель де Унамуно [1]

География дома шляпников – шагреневая территория империи

Империи в начале 20-го века похожи на дом Лейтеров из фильма Лайоша Немеша Закат, шляпников, пробившихся трудолюбием и талантом из городских низов в самые верхи второй столицы Австро-Венгерской игрушечной империи. Так вот, в их доме роскошная зона магазина, куда приходят купить модные шляпки аристократия Вены и Будапешта, а остальные комнаты пусты и запущены. Так и империи при внешнем блеске и могуществе, внутри были истощены, пусты и готовы развалиться при первом толчке.

Большие шляпные коробки – это время империи, где было место роскоши, где пространство было предназначено для широкого жеста и широкого проживания. Но пространство испытывало давление со стороны все большего количества людей, способных разместить свое тело в рамках шагреневого тела империи. Они пока лишь собирались на окраинах столицы, на странных собрания и радениях, где можно было потерять голову, обрести веру в будущее, но оставить мысли о покое. Это маргинальные окраины со временем будут перемещаться к центру. Но время еще не истончилось. Закат только вступал в свои права, еще остались в радужной оболочке всеобщего социального глаза отблески, последние лучи полуденного солнца. В каждой шляпке, на затылке главной героини Ирис Лейтер, утратившей родителей и особое положение в доме Лейтеров, еще слышны отзвуки радостного солнца. Солнце в волосах, в порах кожи. Модерн еще обладал свойствами времени тягучего, как мед, как патока. Это его вторая ипостась, вторая сторона медали, уравновешивавшая бурную, все отрицающую и мятежную сторону. Его комнаты огромны, но уже пусты. Вагоны первого класса отличались от третьего. Комфорт – это еще не про удобство, а про пространство, которое служит тому, кто им обладает. Теперь же плацкарт и СВ отличаются не размерами, а количеством койко-мест. Поэтому Ле Корбюзье, создатель хрущевок — певец прекариата. До этого представителям прекариата не было места даже в пустеющих комнатах исчезающих империй модерна. Вернемся к затылку, это прелестное место рифмуется с другим затылком, о котором рассказал миру другой представитель шагреневой империи с двумя прекрасными столицами, рожденный в маленьких украинских Бродах, я говорю о писателе Йозефе Роте. Вот, смотрите:

«Кончиками холодных растопыренных пальцев она провела по жидким волосам на затылке, потом прядь за прядью подводила ко лбу и искала в них седые волосы. Ей показалось, что она нашла один-единственный седой волос, крепко, как клещами, ухватила его двумя пальцами и вырвала. Потом расстегнула перед зеркалом сорочку. Она увидела свои плоские груди, приподняла их, отпустила, провела рукой по праздному, но тем не менее округлому животу, посмотрела на сетку синих вен на бедрах и решила снова лечь в постель. Она повернулась, и ее взгляд испуганно натолкнулся на открытый глаз мужа.

— Чего ты смотришь? — вскричала она.

Он не ответил. Казалось, открытый глаз принадлежит не ему, так как сам он еще спал. Глаз открылся помимо его воли. Он сам по себе проявил любопытство. Белок глаза казался белее обычного. Зрачок был крошечный. Глаз напоминал Двойре покрытое льдом озеро с черной точкой посредине.» (перевод Ю. Архипова) [2]

Это сцена из романа, когда Двойра ночью у зеркала замечает у себя первые признаки увядания, более того их замечает и ее муж Мендель Зингер. Люди конца 19 – начала 20 веков начинают видеть, что раньше было сокрыто под печатью времени. Модерн наделяет людей необычным зрением. Они начинают видеть или предчувствовать будущее, его опасности и разрушительные последствия войны и революций. Поиск седых волос, прогулка взглядом по телу, которое начинает увядать, это не про старение организма, а о приходе смерти, остановке большого времени.

Дорогой смерти, путем Йова, пройдет Мендель Зингер из украинского местечка черты оседлости до Америки, растеряв по пути сыновей, дочь, дом, могилы предков, не обретя ничего в новом Вавилоне ничего, абсолютно, только смерть и молчание ушедшего большого времени. Так и герои Заката Ласло Немеша и Ирис Лейтер и брат ее, характерно, что я не запомнил его имя, или это намеренный режиссерский акт, не знаю, так вот, все они проходят своими путями потерь, но в финале не получают ничего, никакого приза или бонуса, за все перипетии судьбы. Брат Ирис предстает как темная лошадка, разрушающая пространство империи и одновременно, осваивающего эти пространства. Он из тех, кто правит теми странными собраниями на окраинах империй и столиц, кто с новыми ордами варваров, киммерийцев и скифов из городских низов, в промасленных спецовках и комбинезонах, ворвется в центр, захватывая мосты времени и телеграфы жизни. Но и это в итоге окажется иллюзией, нельзя с геном разрушения построить новый мир, просто мир, просто пространство, в котором будет стол, лавка, кружка с молоком, колыбельная, нежная женская рука на плече и, конечно, свет.

Однажды разрушенное пространство больше не восстанавливается, осколки территорий можно собрат, сшить, сбить, склеить, но все равно ушедшее время, как волна, просочится и разъест изнутри любые склейки.

Восставший Иов

У Немеша еще идет противопоставление или конфликт пространств. Улица у него всегда бурлящая, клокочущая, нервная, необузданная, готовая опрокинуть мир чахлых аристократов страшной волной. Второе пространство – это шляпный магазин, где всегда покой, чинность, иерархия, на вершине которой аристократ-буржуа, буржуа-предприниматель Оскар Брилл. Это новый сорт граждан, именно граждан, а не подданных империи. Здесь нет суеты, во всяком случае, (во внешнем слое магазина, в чреве его, как мы указывали, уже происходили изменения), нет волнений улицы, только необъяснимое напряжение в ожидании невидимых перемен.

Мне сдается, что Оскар Брилл и брат Ирис Лейтер схожи, оба выходцы из среднего класса, возможно, из местечкового мира. Оба талантливые и сильные личности, только Оскар Брилл войдя, благодаря своему трудолюбию, продолжил играть по правилам высокого света. Вся его умозрительная конструкция и жизненная конституция плоть от плоти старого мира, высокого стиля, где жест имел значение и для него необходимы были огромные территории и ландшафты. В то время как брат Ирис, отторгнутый из этого высокого мира, оказался в роли бунтующего Иова, а точнее блудного сына. Мир модерна взорвался изнутри. Брат Ирис Лейтер буржуа, восставший против собственного мира, дома и колыбели. Таких героев мы находим в романах итальянца Д` Аннунцио. Герои того же сорта. Они начинали с любовных романчиков в модных салонах и балах, со стихов, с обретением «родины», с пропаганды свободных отношений, в которых они были свободны в своих собственных поступках. Они провозгласили себя свободными людьми, по собственной воле поступающие с женщинами, наследством, собственной жизнью, с жизнью колониальных рабов различных оттенков. Они добровольно приняли психологизацию внутренней жизни, тонкую рефлексию и бремя белого человека. Они явились родоначальниками не только психоанализа, сексуальности и нигилизма, но проложили своими стараниями дорогу к фашизму, нацизму и большевизму.

Конец эпохи, когда темные силы пробуждаются, они буквально, визуально так и выглядят у Немеша в Закате, невидимые силы приходят в мир и в сознание, и в опыт человечества. Это время появления психозов и неврозов, маркеров времени распада. Закат – фильм не о конкретных судьбах, а о судьбе времени, которое на исходе. Наступает эпоха, в которой люди будут всего-лишь объектом в больших историях и глобальных нарративах под стать мировым войнам, развалам империй, планированным переселениям целых народов, пленением целых городов, где будет много психологии личности, но личность замкнется в раковине маленького пространства жизни, где само пространство будет временным, а не постоянным и, где время будет даваться как пытка.

Овидиопольская экономия+фрагментация истории+тоталитаризм

Я уже писал, что это «онтологическая территория, связанная с ментально-географическими координатами жизни человека». [3] Это территория, которая сохранилась исключительно в памяти человека, куда невозможно переместиться физически, но только с помощью памяти. И от этого само перемещение и пребывание/проживание в памяти остро связано со счастьем, с мгновениями счастья, которые редко приходят и навсегда запоминаются. У Валентина Катаева это территория бессарабских степей, расположенных к юго-западу от Одессы, куда его маленького мальчика с его братом Евгением привозил отец.

Невероятно яркие кусты и деревья, охваченные зелеными и красными облаками бенгальского огня, вспухали то здесь, то там в таинственной тьме сада. В беседке, при свечах под стеклянными колпаками, ужинали взрослые. Мотыльки летели со всех сторон на свет и падали, обожженные, на скатерть. <…>

На глубине перед изумленно раскрытыми глазами мальчика возник дивный мир подводного царства. Сквозь толщу воды, увеличенные, как в лупу, были явственно видны разноцветные камешки гравия. Они покрывали дно, как булыжная мостовая.

Стебли подводных растений составляли сказочный лес, пронизанный сверху мутнозеленными лучами солнца, бледного, как месяц.[4]

У его современника Домбровского, с которым у Катаева была разница всего лет в 10, эта «овидиопольская экономия» связана с Москвой, с районом Патриарших… Вот как сам Юрий Домбровский пишет:

<…> солнечное зимнее утро, ночной снег с голубой искоркой под полозьями, белейшая масленица, черная икра в хрустале и льду, ломкая от свежести скатерть, ледяное шампанское в серебряном ведре; лето — зеркальные шары в саду, золотое небо, отраженное в пруду, девочка на скамейке с красными лентами в волосах, бело-розовое платье матери, веер в ее руках <…>[5]

Другими словам, «овидиопольская экономия» - это утраченный дом, утраченный nostos и вечная algia, вечное стремление найти и вернуться в утраченный Иерусалим. У каждого он свой. Этот ландшафт вечно будирует человека, не дает покоя, приходит во снах и на мгновение утоляет жажду возвращения в Дом, но вновь и вновь оставляет человека ни с чем, с пеплом и осадком утраченных покоев и гармоний. Несмотря на то, что история, сознание и сама память говорят о том, что такие ландшафты, когда они реально существовали, в данном случае в границах динамических империй, никогда не носили умиротворительных масок, человек, переживший утрату nostos, вечным Агасфером стремится к этим умозрительным территориям. Через такую нездоровую тенденцию здоровые силы человека продолжают продуцировать, через веру веру т надежду на будущее, которое не только обречено, но никогда не наступит, однако, с помощью тоски и памяти, человек продолжает верить, ждать и приближать будущее, которое обязательно похоже на прошлое из воспоминаний детского Иерусалима. Выброшенные безжалостным временем из сакрального пространства в пространство профанное человеки дальше живут с незаживающей тоской по «овидиопольской экономии», отсюда мысли и мечты о разрушенных, утраченных, потерянных империях.

Эта ностальгия по ушедшим ландшафтам и явилась в будущем могильщиком модерна, породив стремление к реверсивной психологии и реверсивной истории, когда прошлое старательно выводится и в мировоззренческих конструктах, и в повседневной жизни, и в ожиданиях от будущего. Приблизительно в это же время, когда развиваются события в фильме Закат испанский философ Мигель де Унамуно пишет трактат О трагическом чувстве у людей и народов (1913), в котором упоминает два принципа: принцип единства и принцип непрерывности существования.

Первый из них, принцип единства в пространстве, проявляется прежде всего в единстве нашего тела, а затем – в единстве наших действий и целей. <…> И второй принцип — принцип непрерывности во времени. <…> Мы живем в воспоминании и благодаря воспоминанию, и наша духовная жизнь есть, в сущности, не что иное, как стремление нашего воспоминания длиться и превращаться в надежду, стремление нашего прошлого превращаться в будущее.[6]

Пронизанный верой, основываясь на эсхатологических ожиданиях Унамуно переносит прошлое с помощью воспоминаний в будущее, причем наделяя такой возможностью не только индивида, но и целые народы. Мысли о прошлом, об овидиопольской экономии, о детском Иерусалиме становятся питательными площадками и ресурсами для конструирования светлого будущего. Эти принципы, в которые верит Мигель де Унамуно, еще в конце 19 века подвергаются сомнению самим ходом развития истории. Уже модерн не верит в принцип непрерывности. Время разрывается, распадается. Распадается целеполагание, как основа жизненной философии. Много целей без финалов, без итога, бесконечный процесс новых целей, жизнь как процесс. Более того распадаются пространства географические и ментально-гносеологические, у человека начинаются проблемы с ориентацией в смысловой и целевой географии. Сшитое белыми нитками тело или тела империй разъезжаются в стороны, распадаются на фрагменты, на фрагменты смыслов, времени и истории. Целое превращается в дискретное. Мир превращается в синематограф, с мельканием черно-белый теней и отблесков.

Тоску по «овидиопольской экономии» или детскому Иерусалиму ещё можно сравнить с незрелостью или инфантильностью человеческой психики. Эта инфантильность, словно отрыжка по диктату модерна, мечтала к возврату к большим пространствам, объединенных одним скипетром, к возврату большого стиля в жизни, в искусстве и в отношениях. И в появление фашизма, нацизма и большевизма между концом 19 и началом 20 веков нет ничего не закономерного, это ответ на хаос модерна, на фрагментарность истории, на разрушение тех принципов, о которых писал в 13 году Мигель де Унамуно. Тоталитаризм стал таблеткой или могильщиком модерна и крещеным отцом того мира, который получил для характеристики приставку пост... Поэтому Ласло Немеш еще снял фильм о фашизме, в Закате мы видим, а точнее чувствуем зарождение тоталитарности 20 века, и по сути, фильм Закат можно назвать приквелом венгерского режиссера к его предыдущим работам, например, к фильму Сын Саула.

Поэтому в эпиграфе данной работы я использовал статью испанца Вглубь, поскольку в нем слышатся противоречия самого автора, в нем он призывает человека идти своим путем и не курить бесконечный фимиам прошлому. Прошлое может быть Левиафаном дня сегодняшнего.

Пусть никогда твое прошлое не будет тираном твоего будущего; ты не обязан оправдывать чужие ожидания.[7]

Summary

Таким образом, фильм Ласло Немеша Закат можно рассматривать, как историю о времени и пространстве, которые в эпоху заката большого стиля и большого времени, претерпевают мировоззренческие и географические изменения, влияющие на жизнь людей и их будущее. В фильме мы чувствуем или предчувствуем появление Левиафана тоталитаризма 20 века, охватившего огромные территории в Европе, после крушения последних монархических империй.

Тоталитаризм — это не только насилие над временем проживания человека, над его настоящим, тоталитаризм это еще и закрытие от человека Будущего. Проект о Будущем переходит в разряд философских, а точнее, идеологических иллюзий. Иллюзии или утопии постоянно будут требовать от человека всех его жизненных, волевых, социальных стремлений, заменяя личные потребности человека иллюзиями о светлом будущем. Распад территорий империй закончился распадом большого времени и жизневоспроизводящих территорий, где человек мог находит временный покой и гармонию.

Ярослав Васюткевич