Они сидели небольшой группой, человек 5-6. Написал, "человек", а слово требует пояснений. Головы их были похожи на космические скафандры, непропорционально большие, относительно туловища. Причем скафандров на них не было, это волосы были уложены в такие прически. Они сидели перед пианино на улице безвестного города, города с собирательной геометрией и воображаемой географией, в котором все пространства знакомы и незнакомы одновременно. Я скорей всего был там, в очередной раз, в поисках и отборе локаций для съемок. Каждому из них было до 25 лет, юноши и девушки, они улыбались счастливыми улыбками и не в состоянии были стареть. Сидели они за пианино, но никто не прикасался к клавишам. Все были счастливы, все улыбались, а из их лиц, стандартная смесь человеческого лица и марсианско-гуманоидного облика из большинства снов, лучилась счастьем и легкостью выносимость вечного бытия. Конечно, они владели тайной, о которой я знал... Они бессмертны! Точнее так: они прошли свою границу, они перешагнули рубеж материального существования, скинули телесную тесную рогожу тела и теперь их души приняли свойственное им очертание и состояние. Более того, теперь им навсегда до 25 лет, они пребывают, длятся в вечном зените и бесконечной потенции. Так мне пыталась объяснить одна из девушек. Я спросил их о тоске по земному или телесному телу. Нет, ответила она, они совсем не скучают за ним. Наоборот, они получили такую свободу, которую трудно объяснить, передать словами. При этом она сделала движение туловищем, руками и локтями, напоминающее чем-то птицу, стряхивающую с себя капли воды, и которое, по мнению девушки должно было мне передать смысл бытия вне тела. Я понял, точнее почувствовал. У меня оставался еще один вопрос к той пятерке счастливых человеческих существ. Но прежде я хотел получить толику того состояния, в котором они находятся вечно и эта вечность не обременительна для них. Я смотрел на них, на их странные головы, в их широкие щели глаз. Они были счастливы и я вместе с ними. Все же, я отважился на вопрос, все же, вы не скучаете за телами, но, за нашей жизнью, за ежедневностью, которая мгновенна, разве нет тоски? Нет, ответила та же девушка. И вдруг ее глаза наполнились влагой. Нет, она не солгала, они не мечтали вернуться в нашу реальность в своих старых панцирях-телах, но наша мимолетная повседневность, наша невыносимая легкость, краткость наших дней, которые никогда не повторяются и не возвращаются, по-прежнему находили отклик в их душах.

Я торопился на встречу с одноклассниками, Мусой и Максимом. И конечно я опоздал. Когда добрался до местожительства Максима, Муса уже ушел. Макс встретил меня на лестничной площадке, и это меня не удивило, хотя жил он, когда мы учились в школе, в частном доме. Максим предстал таким, каким был когда-то, в 8-10 классах, а я тоже казался себе молодым, но скорей всего был таким, как в обыденной реальности, таким, как сейчас, без декораций сна и иносказательной драматургии. Мой бывший одноклассник сказал, что на крыше дома большая тусовка или киносъемка, а сам с легкой снотворческой руки растворился рафинадом в молоке лестничного пролета. Я поднялся на последний этаж, там, у стеклянной двери стоял очень знакомый человек. Весь в черном и сам черный буквально, то есть его руки, шея и лицо были закрашены толстым блестящим слоем черной краски, так обычно раньше поступали гримеры на киностудиях. Только зрачки его не блестели выпукло белым цветом. Он спросил, возможно, мне только показалось, как это часто бывает во снах, о входном билете, и я таким же образом: то ли показал, то ли нет, прошел на крышу. Я чувствовал на затылке взгляд этого охранника, пытаясь вспомнить, откуда я знаю этого псевдонегра, черного Харона. На крыше в стиле лаунж-отдыха тусовались под музыку и коктейли. Создавалось ощущение, что это массовка и идет подготовка к съемкам. Сразу у входа меня встретило ангельское создание, девушка с русыми волосами и в нежнейше-белом одеяние, похожим на невесомые юбочки балерин. Она лучезарно улыбалась, вот только лицо ее, как и лицо охранника было густо напомажено все той же черной краской. Причем накрашено было именно лицо, черным овалом, а остальное: шея, уши, плечи, руки сохранили свою первозданно-прозрачную ангельскую белизну. По ее выпукло-обнаженным венам текли минуты прошлого времени. Сейчас я не помню, что она сказала или спросила у меня, что-то из серии загадок обмолвок, недоговоров и прочей работы сновидческой драматургии. Я осмотрелся. Все были радостны и счастливы. И вдруг я осознал, что это не просто место, хаус-топ, на котором справляют дни рождения или проводят съемки. Слишком высоко от земли, очень далеко до неба. Все эти люди были мертвецами, но сами об этом не знали, словно, кто-то тщательно скрывал это от них, одним махом переворачивая страницы сценария, где об этом факте шла речь. Для них была приготовлена другая история - версия про кино, съемки, массовку. Отсутствие истории – это тоже история. Они пили свои коктейли, передвигались, отлипали от одних кучек и по броуновски прилипали к другим, чтобы перекинуться фразами, улыбнуться, чмокнуть в щечки. Им казалось, что они ведут полноценную жизнь, дышат полной грудью, продвигаются от одной цели к другой. Вот о чем был многозначительный взгляд охранника на дверях и улыбка белоснежного лебедя с черным овалом на лице?! И я был среди всех. Я готовился к съемкам. Я так думал.