В далёком теперь, но временами всё ещё близком 2011 году, когда я учился в одном киновузе, этот текст родился из предложения моих мастеров — написать что-нибудь для короткого метра. В нём я использовал свои старые прозаические наработки и новые ощущения — от времени, от одиночества, от того времени и непреходящего одиночества. Мастера прочитали текст и сложно промолчали. Теперь понимаю, что темы, за которые я взялся в нём, слишком огромные, чтобы уместить их в короткие штанишки учебных работ. Надеюсь, эта история, случившаяся со мной и без меня на берегу бакинского пляжа, вам понравится.

Пляж

Ветер прошелся здесь несколько дней назад, и почти весь пляж забыл об этом происшествии, за исключением нескольких старых навесов с облупившейся краской, скамеек, ушедших наполовину в песок на своих тонких и кривых ногах, ларьков с мрачно заколоченными окошками.

Сегодня ярко и нестерпимо палило солнце, от чего весь воздух казался серым и неподвижным. Солнце палило слишком утомительно, слишком безжалостно, сушило недавно образовавшиеся водоемы — озера, результат недавней бури, вода в которых уже была не соленой, а болотной. Песок на дне был скользким и илистым, в протухшей воде плавали лягушки, обломанный тростник, старые, набухшие, тяжелые, как камни, и непонятно как плавающие куски деревьев. Пляж шел дугой и пропадал вдали, но не на горизонте, а там, где виднелись черные рельефные скалы. Песок, отягощенный горячим воздухом, казалось, поскрипывал атомами, а кое-где давлению воздуха противостояла довольно крепкая корочка подсохшего песка, чаще она попадалась под навесами.

Крышами у навесов служили длинные разноцветные рейки, забитые в двух концах, расстояние между досками равнялось их ширине, и поэтому тень на песке походила на шкуру зебры. Отдыхающее море ничем не выдавало своей затаенной обиды, переросшей несколько дней назад в настоящую бурю, и только маленькие белые барашки волн у берега говорили о случающихся яростных приступах злости.

И вновь яростно горело в зените солнце. И тени прятались в предметы. А фактура у предметов, несмотря на прямые лучи, была шероховатой. И белые стены у раздевалок, и трубы беседок с облезлой краской, и крашенные железные бока киосков кусали своей поверхностью взгляд. И даже у парящего в высоте громкоговорителя на спасательной башне с красным языком во рту проглядывалась какая-то неровность, бугристость и игривость, как на восточных узких улочках старого города.

То здесь, то там фантомно возникали редкие фигуры отдыхающих, проплывающие вдоль кромки с черными и белыми зонтиками.

Мальчики

Два мальчика развалились на песке между двумя большими навесами. Один из них загребал сухой горячий песок ладонями. Эта игра могла продолжаться бесконечно.

Мальчики шли по пляжу, ступая босыми ногами по песку. Один был выше другого, и тот, который поменьше, был в коротких брюках по голень. На концах штанин виднелись линии бывших загибов и свисали нитки. На длинном болтались широкие, мятые, давно потерявшие первоначальный цвет брюки и клетчатая рваная рубашка с засученными рукавами, спущенная поверх брюк. На втором, меньшем, помимо коротких брюк, перетянутых в поясе медной проволокой, была большая, с взрослого плеча, майка, обвисавшая вокруг его туловища, словно порванный парус на мачте. В руках мальчики держали холщевые мешки, в которые собирали выброшенные пустые бутылки из-под пива, лимонада, воды, шампанского. И еще они обладали очень загорелой кожей, просто черной-черной.

Да, одеты они были во все старое, рваное, грязное, иными словами — в домашнее, дворовое. Они шли со стороны темных, далеких скал. Пока маленький рылся в мусорном ящике, длинный присел отдохнуть на песок, причем не спрятался под навесом или беседкой от солнца, а стал рыться в засушенных карманах. Маленький ничего интересного не нашел в ящике, кроме пустой жестяной банки из-под пива, подошел и сел рядом с товарищем, скорее плюхнулся на песок.

Старший извлек из карманов малюсенький сверток, в котором оказалась зелень, папиросы, спички. Достал одну папиросу из пачки, освободил ее от табака и стал забивать зеленью. Младший тоже вынул из заднего кармана сложенную затертую бумажку — скорее вырезку из журнала, — развернул и стал внимательно изучать фотографию голой красотки, словно делал это впервые. За ней, за красоткой, виднелась синева, вероятно, тропического моря. Мальчик посмотрел на море перед собой — может быть, сравнивая.

Бабочка белая, нет, зеленая или желтая, в крон, впрочем, и белая, и в крон желтая, и зеленая, летала по пляжу недалеко от них, сбоку и чуть позади. Мальчики ее не замечали, и она летала, не смущаясь горячего воздуха и песка, ни на что не садясь и никем не замечаемая. Летала бесшумно, мягко и улетела в сторону охристой разрушенной постройки, очень старой и с развалившимися куполами, выкрашенными когда-то в зеленый цвет. Старший мальчик прикурил сделанную папиросу и предложил маленькому, тот отрицательно замотал головой, продолжая рассматривать фотографию с красоткой на фоне тропического моря. Длинный сделал еще несколько затяжек и, уже не спрашивая, отдал окурок младшему и стал рыться в своем мешке, посматривая широко раскрытыми глазами на море. Зазвенели бутылки. Другой в эти секунды сложил аккуратно вырезку, зажав между указательным и средним пальцами папиросу, и положил вырезку в задний карман брюк, прежде взяв окурок в другую руку. И тут получил подарок: старший держал перед ним большой початок вареной мозаичной оранжевой кукурузы, извлеченной только что из мешка. Он взял ее и стал переводить взгляд с папиросы на початок — туда-сюда. Длинный же зажевал кукурузу и лег на спину, ничуть не смущаясь от неудобства глотать. Младший двумя затяжками покончил с папиросой, опустил ее в банку и принялся за кукурузу. Потом бросил банку в мусорный ящик, но не попал: банка, ударившись о торец прямоугольного ящика, отлетела немного и легла перед ящиком, замерев. Недалеко от них возвышалась бело-желтая спасательная башня с высокомерным громкоговорителем и красным языком, а еще дальше, за башней, возникал решетчатый забор, уходящий в море, местами ржавый, местами с хорошо сохранившейся масляной краской.

Двое

На другом конце пляжа стояло круглое здание старого кафе, в конце сезона с трудом влачившее свое существование. От кафе, примыкая к нему, уходила в сторону берега терраса, огороженная железными ажурными решетками, — здесь обычно наслаждались прохладой отдыхающие, поглощая мороженое или холодные напитки. Столики из белого пластика стояли на полу, выложенном толстой декоративной плиткой, — столы намертво были приделаны к полу, а вот стульями можно было распоряжаться как угодно. Но сейчас стулья стояли на столах, покрытые пылью, грязью и сыростью, обдуваемые всеми ветрами. Две бабочки непонятного цвета — то ли белого, то ли светло-желтого, то ли зеленого, скорее всего с присутствием каждого цвета на маленьких замшевых крыльях, — припорхали со стороны поселка и закружились, подобно листьям в ветровороте, над террасой, над столиками и чуть было не сели на торчащие ножки стульев.

Когда они появились в кафе, на них никто не обратил внимания. Да и обращать было некому — кафе было пустым.

Мужчине самому пришлось снять четыре стула со стола, прежде чем сесть. Сначала села его девушка, потом он сам. И только теперь появился официант в черных брюках и в белом специальном пиджаке со стоячим воротником. На грязных ногах болтались рваные сандалии.

Смешивались запахи кофе, ванили, кислого лимонада, тухлого болота. Он заказал два мороженого и холодной минералки. Официант уныло удалился. Мужчина смотрел на девушку. Она была в легком белом платье в черный горошек, на запястьях звенели браслетики, ниточки и прочие амулетики, от солнца она пряталась под летней шляпой. Она была чем-то похожа на девушек из далеких шестидесятых (Кристалинская???). Ловя его взгляды, она не смотрела на него, но водила пальцем по столику, оставляя следы в пыли.

Она все слышала, все его немые вопросы, просьбы и слышала еще ветер, прошедший здесь несколько дней назад, слышала, как гремит официант посудой на кухне, слышала стук палочки, который сопровождает стариков в их недалекие странствия. Она подняла глаза, чтобы посмотреть на него, но подошедший официант на время прикрыл ее спутника.

На столике появились пластиковая треуголка с салфетками, две железные чашечки на пластмассовых ножках с тремя шариками мороженого, бутылка минеральной воды и два стакана. Официант на секунду замер, как бы вопрошая: «все ли нормально», и ушел.

Теперь она смотрела на него, а он ковырялся в мороженом. Девушка тоже принялась за мороженое. Мужчина решил, что когда мороженое кончится, он задаст ей главный вопрос.

За оградой кафе появились мальчики. Длинный копался безнадежно в мусорном баке, а младший, прильнув лицом к решетке, смотрел на двух посетителей кафе. Не закончив мороженое, девушка посмотрела на мальчика. Их взгляды встретились. Они долго смотрели друг другу в глаза, и каждый думал о чем-то своем. Когда мальчик очнулся, он увидел своего товарища уже в кафе за одним из дальних столиков и присоединился к нему. Старший закурил папиросу, а он достал из заднего кармана картинку с красоткой и стал сравнивать. Старший протянул ему недокуренную папиросу и перевел красные глаза с приятеля на море, когда тот взял из его рук дымящую половинку. Младший затянулся и задел мешок с бутылками, переставляя ноги. Старший никак не отреагировал на это, продолжая смотреть в море. Вдруг на губах появилась улыбка, он медленно закрыл глаза и также медленно открыл их. Младший продолжал курить, а потом затушил бычок, вернее то, что осталось от папиросы. Он нащупал в кармане колоду порнографических карт — что-то мелькнуло у него в глазах, но тут же пропало, видимо, передумалось. Краем взгляда он заметил взмах руки старшего приятеля. Тот на что-то указывал, но ему было неинтересно, он достал из другого кармана небольшую пачку денег.

Девушка окинула их взглядом. К их босым ногам пристал песок. По кафельной плитке на полу ползала сонная, неуклюжая муха, перебралась на голую ступню одного из мальчишек, почистила лапки и улетела.

Старший махнул рукой в направлении одной беседки со скамейкой, младший считал деньги. За спиной мальчишек зеленели выцветшие и развалившиеся купола старой мечети, справа, у самого горизонта, строился мотель-гостиница.

Мужчина расплатился с официантом и пошел к выходу, не приглашая девушку. У выхода, на маленькой скамейке, он увидел очень древнего, бородатого и седого старика. Рядом с ним лежала тросточка из кизилового дерева с затертым и блестящим набалдашником. На коленях у него покоилась железная миска, полная зрелых плодов инжира. На некоторых плодоножках выступило белое молоко. Старик поднимал свои изуродованные болезнями руки и все никак не мог выбрать, какой плод ему взять.

Когда мужчина обернулся, мальчишек в кафе уже не было. Девушка по-прежнему сидела за столиком и ожидающе смотрела на него. Вдруг откуда-то зазвучала духовая музыка, смешиваясь в каких-то закоулках с мугамом. Старик заулыбался и посмотрел на море, шелестя легкими неразборчивыми словами на своих каменных губах. Мужчина долго пытался понять, что говорит старик, но отчаялся и сел рядом.

Появилась девушка. Она вышла из кафе, поглядела на старика и своего спутника, сняла сандалии и пошла босиком в направлении спасательной башни.

Старик протянул миску с инжиром. Мужчина взял один, но старик не убирал миску. Тогда мужчина взял еще один плод и, попрощавшись не прощаясь, ушел вслед за девушкой. Через десяток шагов он остановился. Впереди, у самой кромки моря, стояла спиной к нему девушка и смотрела на море. Мужчина обернулся. Старик сидел в прежней позе и куда-то глядел — то ли на девушку, то ли туда, куда она смотрела. Рядом со стариком стояли мальчики с хитрыми улыбками. Наконец, у входа в кафе появился официант, потирая стаканы белым полотенцем.

Мужчина стоял посередине. Впереди маячила хрупкая фигура его девушки, позади — сидящий старик с двумя мальчиками и хитрым официантом.

2011

Ярослав Васюткевич