27.07.17 04:07
Плакат фильма режиссера А. Александрова «Цирк», 1936.
Сценаристами были В. Катаев, Е. Петров и И. Ильф, но из-за разногласий с режиссером, сняли свои фамилии с титров.
/ Источник: www.ru.wikipedia.org
Продолжение маленького исследования творчества одесского писателя Валентина Катаева с точки зрения изменения качественного состава времени, проживаемого читателями-жителями 20 века прошлого тысячелетия. В этой части речь пойдет о Настоящем Прошедшем — о состоянии духа, когда человек проживает свои мгновения и дни, но при этом ничего не ощущая, ничего не испытывая, никуда не двигаясь. Первая часть, посвященная Прошедшему будущему здесь.
Возвращение в город является, по сути, переходом из одного темпорального состояния в другое, из одной нематериальной эпохи в другую, если предметный мир, окружающий героев все тот же, но за ним уже тускло, но уже пугающим светом светится другая реальность. Реальность бетона, заводов, станков, тракторов, больших скоплений бесправных людей.
Таким же символом другой реальности служит и паровоз. Его Катаев использует, как метафору революционных событий. Станки, паровозы, скорость, темпы, «время, вперед!» — это же будет символом преобразований 30-х годов. Но я ощущаю разницу между первыми событиями и вторыми. В Одессе впервые мальчик Петя Бачей встречается с окраинами города: Старые Мельницы и пр., где он знакомится с другим миром, миром, который вскоре заявит о себе, подомнет старый, но так и не преобразует свою закипающую, бушующую через край потенцию в положительную, созидательную энергию. Мирок Старых Мельниц на окраине тогдашней Одессы превратиться в корбюзьевский мир скворечников и функциональных жилмассивов, куда переберутся жители рабочих окраин, тем самым нивелируя смысл центра города и его окраин.
Так изображалась в прессе гибель генерала Р. И. Кондартенко в Порт-Артуре / Источник: www.navy-chf.livejournal.com
По приезде в Одессу из идиллической овидиопольской экономии Петя видит «большой белый пароход с телом генерала Кондратенко, убитого в Порт-Артуре». Мир мальчика, реальный мир, осязаемых, настоящих артефактов и предметов вокруг мальчика сужается, загоняя его в метафизическое подполье, из которого выйдет уже другой человек: Петр Васильевич, житель Замоскворечья и большой знаток советского права.
Таща на спине тяжелый ранец, Петя покорно следовал за Гавриком повсюду. И опять в присутствии Гаврика город волшебно оборачивался перед изумленными глазами Пети проходными дворами, подвалами, щелями в заборах, сараями, дровяными складами, стеклянными галереями, открывая все свои тайны.
Петя видел ужасающую и вместе с тем живописную нищету одесских трущоб (влияние Ч. Диккенса — Я.С.), о существовании которых до этого времени не имел ни малейшего представления.
«Прячась в подворотнях от выстрелов и обходя опрокинутые поперек мостовой конки, мальчики колесили по городу, посещая самые отдаленные окраины.»
Произошел обряд инициации, спускания в ад, заглядывания в глаза Горгоны. Идиллия сельской экономии закончилась трущобами одесских подворотен (еще одна любимая тема группы «Перевал»). Здесь обитало Настоящее Прошедшее, которое в скором времени проглотит реальность Петиного мира.
В главе ХХХII «Туман» мальчику Пете что-то открывается, не зря видимо, автор назвал так эту главу. В тумане, в плохой физической видимости мальчику открывается нечто пугающее его и девальвирующее само понятие реальности, к которой так привык Петя. Этого он пока понять не может, но следующее он уже понимает: «Россия — самая лучшая, самая сильная и самая красивая страна в мире… Папа — самый умный, самый добрый, самый мужественный человек на свете… Затем царь. О царе нечего говорить. Царь — это царь… Ну и, конечно, бог, о котором уже совсем нечего говорить, — все понятно.
«И вдруг…»
Опять катаевское «вдруг!», что-то происходил с этими архетипами, мальчик пока не в состоянии осознать это по-взрослому, это всего лишь детские ощущения, интуиция падения, разрушения привычного мира.
Вдруг «оказалось, что Россия — несчастная, что, кроме папы, есть еще какие-то самые лучшие люди, которые гниют на каторгах, что царь — дурак и пьяница, да еще и битый бамбуковой палкой по голове. Кроме того… не Россия побила Японию, в чем не было до сих пор ни малейших сомнений, а как раз Япония Россию.»
Все обнуляется, чтобы возникла новая квазистрана, в которой Бог не существует, царь убит, а отец репрессирован (мотив репрессий аккуратно будет затронут в хронике «Время, вперед!», 1932).
Кадр из фильма режиссера В. Г. Легошина "Белеет парс одинокий" 1937 / Источник: diafilmy.su
Есть перекличка смысловая между разными произведениями Валентина Катаева. Например, в «Белеет парус одинокий» есть следующий момент:
«В один прекрасный день Гаврик объявил, что ждать больше не желает. Это значило, что отныне Петя, как несостоятельный должник, поступает к Гаврику в рабство до тех пор, пока полностью не расквитается.»
Речь идет о том, что Петя проиграл Гаврику в «ушки» большую сумму денег (по детским понятиям). Нечто похожее потом будет в романе «Время, вперед!», хотя «Белеет парус одинокий» моложе «Времени…» на четыре года, но это не имеет значение, наверняка, у Катаева был личный детский опыт азартных игр, где любой играющий время от времени оказывался то в шкуре победителя, то в роли должника и этот опыт ему пригодился. Тут важна не хронология написания произведений, а время получения самого опыта игр. Так вот, в романе «Время, вперед!» отрицательный персонаж Саенко выигрывает в карты у своего безвольного подельника татарина и делает его свои «рабом». Разница в том, что Гаврик из «правильных» персонажей жизни, к его биографии не подкопаешься, дедушка рыбак-бедняк, дядя рабочий, участник первой революции 1904-05 гг. Не уверен, что Валентин Катаев хотел провести знак равенства между опустившимся кулаком Саенко, у которого отца отправили в лагеря и мальчиком Гавриком. Но со временем, возможно, вопреки желанию самого писателя этот знак равенства стал проступать, как символический знак, который ретушировали, затирали, закрашивали, а он все равно, через время проступал на стене, как пророчество Навуходоносора.
С другой стороны, такое «рабство» Пети снимает с него моральную ответственность за связь с восставшими рабочими. Катаев, если учитывать его двойную биографию, воевал за белых, писал для красных, помогает мальчику Пете Бачей (фамилия матери Валентина Катаева) сохранить не только жизнь, но и, главное, нравственную чистоту, спрятавшись за свой должок перед разбойником-дружком Гавриком.
«Теперь мальчик, конечно, понимал уже, какие эти ушки. В другое время он бросил бы все и убежал домой. Но в этот день он, охваченный до самого дна души азартом опасности, гораздо более могущественным, чем азарт игры, ни за что не согласился бы оставить товарища одного. К тому же он не мог отказаться от славы Гаврика. Одна мысль, что он будет лишен права рассказывать потом о своих похождениях, сразу заставила его пренебречь всеми опасностями.»
Издания романа разных лет
Петя попал не в свою историю, обманулся, за что последует горькая расплата. Катаев писал эту повесть в 1935-36 годах, т.е., по сути, уже осмысляя все, что произошло с ним: потерю реальности, своего мира. Более того, в романе «За власть Советов», 1949, взрослый Петр Бачей станет бойцом отряда катакомбных партизан, да еще и сын его, опять Петя, тоже окажется в этом мире, т.е. помимо искажения реальности, произойдет реальное схождение в катакомбы, в ад, где никогда не восходит солнце и предметы кажется не теми, какими они являются на самом деле. Все безвыходно зацикливается отец и сын, и не сын и не отец, а человек с именем Петр, утратившим всякие представления родства и подобия, согласно собственному имени оказывается погребенным под камнями. И единственным спасением в этих платоновских пещерах, как и триста веков назад будет вера в идею. Она будет их кормить, поддерживать и отправлять в мир иной.
Позже, в романе «За власть Советов», 1949 катаевского «Вдруг!» превратится в серое «В общем» после постоянного давления и идеологических поправок и переделки романа.
«Какая это была странная, ни на что не похожая жизнь, как утомительно двигалось здесь время! Иногда можно было подумать, что оно остановилось. Прошло много дней, прежде чем Петя научился понимать, что сейчас: утро, день, вечер или ночь? Нет! Ночь, пусть даже вечная, всегда имеет свое особое, ночное течение. Здесь же не было никакого течения. Здесь все было неподвижно, кроме людей.»
Катакомбы, собственно, это метафора страны большевиков. А если думать шире, то весь постмодерновый мир, правда, окрашенный неоновыми огнями и рекламой. Воздух катакомб не всем нравиться, а вот огни рекламы никогда не возмутят сознание потребителя.
Что такое, по сути, жители катакомб, кто такие партизаны — это люди, которые боролись со своим идейным врагом, не считая потери своего мирного населения. Мы прекрасно знаем, что после каждой такой акции партизан, спуска поезда под откос, убийства одиночного офицера, распространение листовок и пр. невинное мирные жители оказывались в тюрьме, под пытками, на висельницах, в трупных ямах. Эти заложники никогда не интересовали партию, Кремль и местных партийных работников, только территории, больше ничего. Бабы нарожают еще заложников.
«В общем, Пете и Валентине жилось очень нелегко.»
Вот оно, это серое, уставшее и безликое писательское «В общем». Примечательно, что первая версия романа, та за которую выстрадал Катаев и та, что не понравилась партии, называлась максимум по-раболепски «За власть Советов», а вторая, компромиссная с кучей скучных, вымученных страниц с заседанием членов обкома, с получением по радио заданий из Кремля, Катаевым зло была названа «Катакомбы», видимо из желания хоть в название сохранить тот первоначальный авторский посыл, который подвиг его на написание романа. Но все же Катаеву удалось в глубине себя сохранить свое творчество нетронутым от серьезных мировоззренческих правок, в отличие, от Петра Павленко.
Немецкий и итальянский солдаты перед Оперным театром / Источник: www.archodessa.com.
Катаева критиковали за «мотив жертвенности» в первой редакции романа. Но, видимо, именно личная жертва в схватке с другой реальностью и фантомной идеей, с иррациональностью, с ее жестокой реальностью и ощущалась писателем, как основной способ борьбы не во имя знаков, флагов, клятв и символов, а за возможность человека оставаться человеком.
Рано или поздно история раскрывает все тайны. Ложь в художественном произведении, особенно выпукло проявляет себя и эта выпуклость и является дополнительной отгадкой для историков онтологии.
А секретарь обкома без имени. Не зря! В новом времени имя — это всего лишь борьба с новыми порядками, поэтому человеку присваивается любая единица подсчета, номер, знак, аватар и пр. Тоже самое можно сказать и по поводу вензелей на стенах катакомб вместо имен, которые оставляли подпольщики, чтобы не заблудиться в мире пещер. Идеи и символы материального мира и жизни окончательно превратились в иероглифы, пришли к своему началу, зациклились.
Все главы про обком насквозь фальшивы, в отличие от глав страданий мальчика Пети. А повзрослевший Гаврик обрел черты матроса Жукова Родиона, своего дядьки Терентия, тех кровавых революционеров, которые являлись антагонистами старого времени. Главы ни о чем. Вошли в катакомбы, вышли из катакомб, совершили диверсию и опять в нору, слушать радио, скольких мирных жителей расстреляли за их акции. И сколько в таких вещах, как забота о патронах, о продуктах, которые пропадают из-за сырости, походы за водой, риск, связанный с поиском ламп для радио, сумел Катаев привлечь интерес читателей и сопереживание героям, которых партия бросила в катакомбах.
И только вещи, которые еще в Будущем Прошедшем в одиночку сопротивлялись новому времени, оказывается, еще могут сослужить добрую службу. А все новые вещи превращаются в миражи, какими им и положено быть, лишь символами вещей, которыми никогда нельзя обладать в Настоящем Прошедшем.
«— Это ботиночки моего старшего брата, Терентия. Они еще почти совсем новые, «Скороход», - сказала Матрена, которая девочкой, еще в повести «Белеет парус одинокий», встретила смену темпорального режима.
Ян Синебас