30.10.15 05:10
Продолжение эссе Яна Синебаса, в котором автор исследует эффект палимпсеста с помощью двух романов, эффект наложения будущего времени Войновича и прошлого времени Пелевина, создающего время настоящее, время без времени, без будущего, с искаженным прошлым, время одного мига, длящегося бесконечно.
Сон первичен, а жизнь вторична
Из-за отсутствия деталей, крупных планов вытекает приблизительно следующее: «Слушайте, ведь на самом-то деле мы все живем иллюзиями… Сон первичен, а жизнь вторична, и это легко доказуемо.» (Москва 2042).Таким образом, поступок которого еще не было, превращается в проступок, за который человек несет ответственность и от которой должен отречься, чтобы выжить. «…я читал собственную книгу до того, как написал ее.» (Москва 2042). И дело тут не в том, что герой не прожил прошлое, которым обладали окружавшие его персонажи, дело в том, что герою не оставляли выбора. Не он когда-то решал писать или не писать пресловутую книгу, а за него сейчас решили и поставили лицом к стене, т.е. перед фактом о существующем, но не совершаемом самим героем поступке. А наказание или ответственность за него уже занесена в личное дело и хранится в архивах здания, бывшего страхового общества.
© Фото Владимир Сычев (Источник: ttolk.ru)
Отсюда желание у героя Пелевина прожить жизнь через жизни других людей, а свою, соответственно, тоже предоставить в общественное пользование: «Я, наверное, мечтал прожить часть жизни через других людей – через тех, кто будет смотреть на эту фотографию и думать обо мне, представлять себе мои мысли, чувства и строй души.» (Омон Ра). Но вместо части жизни люди проживали целую жизнь вместо кого-то, за выдуманных героев, перепахивающих целину и строящих заводы, нужные стране в тайге и в болотах. Я помню одну фотографию 70-х гг. ХХ века, на ней была зафиксирована свадьба в отдаленном северном /сибирском поселке. Жених в черном костюме нес на руках невесту в белом платье. Все как полагается, только нес он ее, утопая в грязи, перескакивая с досточки на кирпичик, а вокруг вагончики, палатки, трактора и тоска, непроходимая тоска. Дальше начиналась у этих, выдуманных властью, покорителей Сибири рутинная жизнь и вот тогда наступало время сна. Вот почему он первичен, потому что жизнь была беспробудно стабильна. «Парадокс — и, опять же, диалектика — в том, что обманом мы помогаем правде, потому что марксизм несет в себе всепобеждающую правду.» (Омон Ра).
© Фото Эдгар Брюханенко, 1974 (Источник: tass.ru)
Сны у Пелевина, как способ выйти, как выход из вакуумной ситуации или, если говорить языком космонавтики и модернофутуризма, из состояния невесомости в состояние неизвестности… Неизвестной местности, неизвестного времени, неизвестного желания, неизвестной жизни, где известный радиобуй посылает из темноты алые сигналы в бесконечность абсурда.
Матрица будущего: стабильная революция!
«…Ты будешь жить вечно, но я тебя сделаю бесчувственным.» (Москва 2042). Верно! Бессмертному человеку чувства не нужны. Бессмертие достигается путем отказа от эмоций, психологических переживаний, рефлексий, угрызений некоего участка внутри, именуемым, совестью. Бесперебойно работающий организм – лишь колба, футляр для физиологического и комфортного существования. Баночка для гомункулуса.
По сути дела никакого будущего в романе нет. Есть настоящее и, особенно, много прошлого, которые борются и не дают наступить настоящему. Борьба эта не закончилась и продолжается сейчас, а будущего мира, как не было так и нет. Все живут в борьбе или в состоянии, которое длится в результате борьбы настоящего с прошлым.
Литва 1990 (Источник: cracktwo.com)
Гражданского общества нет, только масса, только любители колбасы, только ценители крепких напитков, чья жизнь проходит одинаково уныло, независимо, кто там наверху и какова стоимость нефти и местной валюты. Их быт непоколебимо сытен, но беден на события и эмоции, что, правда, их совсем не беспокоит. Революция вновь происходит сверху. Народ безмолвствует. Вместо одного центра, царя, президента или политбюро появился новый и народ, а вернее, толпа покорно переметнулась к новому центру. И эта армада баронов во главе с новым квазилидером идут на Кремль, словно там кремом намазано.
У Пелевина: «…на чердаке дачи был найден дневник полковника Савина, частично разодранный на самокрутки во время третьей гражданской войны, частично сгнивший, но давший импульс дальнейшим поискам.» (Реконструктор). У одного и у другого автора, и у Пелевина, и у Войновича есть мотивы гражданской войны или гражданского неповиновения, что, несмотря на всю фантастичность и абсурдность многих сюжетов и текстов, вызывает привычную тревогу. И связана она с исторической памятью, с первой гражданской, точнее, с отсутствием финала или точки в той войне. Неоконченная первая гражданская, в которой стороны разделив страну, до сих пор не примирились, а победившая сторона прикрыла тлеющие противоречия искусственными идеями и синтетическими идеологиями, позаимствовав у стороны, потерпевшей поражение, символы, знаки, ленточки и прочие аксельбанты.
Смена династий, революция, отречения, заговоры и перевороты всегда спускались сверху, как манна небесная, как подарок свыше, как божественный нектар в чаше Грааля, а степень перехода: мирный или кровавый, всегда зависела от вовлечения количественного народных масс. Чем больше граждан по паспорту еще вчера лояльных царю или президенту участвовали в шабаше заговорном, тем больше крови лилось по брусчатке Красной площади.
Войнович опять прав. Эта авторская всемерная и неограниченная правда не поражает своей навязчивостью или неожиданностью. Просто любая утопия, будь она взята на вооружение пиратско-африканской республикой или 1/6 самой державной империей, рано или поздно заканчивается. Заканчивается или вода в кране, или колбаса в универмаге, или газ в трубе и наступает период жестоко нелюбимый всеми народами и массами, а название у этого коня…, т.е. у периода, нестабильность. А другими словами свобода духа и ответственность за свою деятельность.
Здание Наркомата тяжелой промышленности. Архитекторы: А. Веснин, В. Веснин, С. Лященко. 1934 (Источник: oko-planet.su)
«А никто не понимал такой простой вещи, что для того, чтобы разрушить коммунизм, надо его построить.» (Москва 2042). Чтобы довести какую-либо идею до состояния утопии, необходимо действовать абсурдно, непоследовательно, вопреки всем законам логики и, тогда идея становиться утопией, а утопия сверхидеей, что делает ее бессмертной. И тут автор ошибается, коммунизм и прочие похожие утопии, не погибнут, а лишь трансформируются, подзарядятся за счет новых веяний и течений, и будет он жить вечно, пока есть люди любящие стабильность, имеющие твердую веру в завтрашний день. «— Что день грядущий нам готовит?» Это не из арии, это вопрос. «— Стабильность!» — ответ, ласкающий слух.
«Нельзя ли создать ментальный лазер смерти, выполненный в виде небольшого рассказа?» (Бубен нижнего мира). Войнович, Пелевин и Ко. С помощью такого «ментального лазера долго подтачивали основы советского мирозданья и, однажды, мир этот рухнул, а под его обломками, правда, возникло нечто более ужасное. Без идей, без идеологий, с горящим от похоти, жадности взглядом.
Эликсир жизни – он же нектар богов, он же стволовые клетки, он же ботокс…
Идеологическая геронтократия борется со смертью и изобретает эликсир жизни. Так у Войновича, в реальной жизни немного иначе, старые генсеки и секретари ушли под стену, но проблема продления строя, при котором прошлые заслуги, а также материальные блага оставались в вечном пользовании пришедших молодых секретарей и майоров тайных ведомств. Теперь они обладали тем, чего не было у старых генсеков приватизированных нацдоходов, поступаемых из заграницы. «Это мы поставляем в страны Третьего Кольца. — Зачем? — спросил я. — По контракту. Когда-то коррупционисты заключили с ними контракт на поставку газа, а газ давно весь кончился. Но наши ученые переоборудовали газопровод и… зовут теперь бывший газопровод Государственным ордена Ленина говнопроводом имени Ленина.» (Москва 2042). Один вопрос беспокоил старых ушедших в землю генсеков-коррупционистов: машины, дачи, привилегии, счета и наличка в различной валюте – все было, всем обладали, но не было на вполне легальном уровне, не по закону они обладали этим всем. Теперь же вопрос о частной собственности снят, можно обладать этим не только в период отправления естественных нужд, т.е. находясь у руля государства, но и после выхода на пенсии или в момент рокировочек. Все! Остальное нас не касается. Живите, как знаете.
В «Омон Ра» действие попроще и пониже. У Войновича речь о писателях и генералах, а у Пелевина о тех простых гражданах страны, которые удовлетворяют «потребности первой очереди» или, по-войновически, «кольца» после сдачи потребностей второй очереди. Напомню, что у Войновича верхний круг – круг генералов, начальников, комиссаров. А у Пелевина круг второй или нижний круг – круг, где обитают шоферы, грузчики, толстые женщины с кувалдами и ломами и их совместные дети, мальчики. Это основа грунт, удобрение любого режима. Этих мальчиков и в прошлом пелевинском и в будущем Войновича, и в стабильном настоящем готовят на всяких играх реконструкторов к тому, чтобы уже в настоящем-настоящем их совсем не было, а были генералы-геронтократы. А меня с детства раздражал тот факт, что все герои Союза отдавали свои жизни не во имя человека, семьи, а в угоду партийным высшим интересам, которые всегда шли в разрез с интересами людей.
А жив ли мальчик?
« Я тогда еще вел конспекты, и от этой лекции в них осталось какое-то бессмысленное нагромождение цитатных обломков…» (Омон Ра). Дело не в лекции, не цитатах, а в первом глаголе, встречающемся в этой фразе: «вел». Глагол используется в пошедшем времени, т.е. герой уже мертвый человек вспоминает о прошедшем. Поясню, в конце книги Омон Ра вырывается из круга, остается жив, но меняет шкуру, как змея, меняющая кожу, а лучше, как феникс, возродившийся из пепла. Т.е. герой тот, да не тот! Омон Ра мертв, а человек, который вылезает из катакомб подземной Москвы – это диггер без имени и истории. Диггер знает только свою историю, но по велению автора рассказывает историю некоего Омоши. Иначе как объяснить тот факт, что он знает о своем будущем, находясь в настоящем, которое для читателей уже прошлое? Или фантасмагория на почве постмодерна приобретает черты реализма с любой удобной приставкой и, вот, на просторах такого реализма с любой приставкой, например, футуреализма (целый корень из приставки!) может происходить что угодно без нарушения связей пространственных и временных. Или реальность, как таковая превращается в иллюзию, в сон, в жизнь другого человека, где все возможно, в том числе сохранение чужой памяти и отсутствие памяти собственной. У Войновича мы точно знаем, что мы в будущем, в стране советов и все нелогичности проглатываются нами за счет жанра романа. У Пелевина: «…а тот и этот свет, думал я, очень похожи на эти часы: когда все живые умрут в одном направлении, реальность переворачивается и они оживают, то есть начинают умирать в другом.» (Омон Ра) или «но вместо этого вдруг наткнуться на мысль, что догадываешься сейчас о существовании жизни так же, как когда-то догадывался о существовании смерти, отчего становится до того страшно, что делаешь одновременно три вещи: закуриваешь сигарету, включаешь телевизор и открываешь недавно купленную книгу, где сказано, что прошел о Нем слух по всей Сирии…» (Водонапорная башня).
Космонавтики (Источник: cracktwo.com)
Финал: двойной фокус/экспозиция или эффект палимпсеста
Вообще-то космоса или футуризма мало у Войновича и, даже у Пелевина. Первого интересует больше всего насколько утопия может влияет на умы и сколько она может продержаться, мутируя и приспосабливаясь под течение времени. А у второго весь космос помещается в песочницу с парочкой портвейно-подвыпивших тружеников или, в колодец кирпичного двора с мусорными баками в тупике и с ползающими в дерьме советскими детишками из индустриально-депрессивных районов (День бульдозериста). Индустриальный космос. И повторюсь настоящее Пелевина, это будущее Войновича. «Вроде все про себя помню, но так, словно не про себя, а про кого-то другого… Понимаешь?» (День бульдозериста).
Попробуем наложить два слоя: роман Пелевина и роман Войновича, один на другой… Но сначала подведем итоги с Омон Ра. Весь этот фокус-фикус-обман с полетом на звездолете, космонавтами, ЦУПами, сложными научными экспериментами и пр., все было фикцией. Как и вся огромная страна, экспериментировавшая над своим подневольным населением, над своим собственным огромным, рыхлым телом. Космос-тире-страна, куда можно было войти, появиться однажды, но выйти уже не получалось, выхода не было, как в макете звездолета, парившего в просторах и запахах пионерлагерной столовке. Зато там, внутри звездолета стабильно кормили вареными макаронами-звездочками, курицей и компотом. В сухом остатке у Войновича, вспоминаем, что гениалиссимуса отправили в космос, чтобы он оттуда чутко руководил страной и донес учение марксизма-ленинизма до удаленных уголков галактики. Накладываем одну пленку и кадры на другую пленку и кадры. Теперь это не просто звездолет, закрытый на все кингстоны и это не просто гениалиссимус в космосе, а некий высший разум, время и бесконечное пространство, в котором нет идеологий, борьбы и столкновений противоположностей, нет количественных переходов в качество иное, нет отрицания и приятия, а есть бесконечное, стабильное бытие, застывшее накануне нового космического взрыва. До него меньше, чем прошло после предыдущего взрыва, в результате которого появились мы со своим качеством и идеологией. Так вот до него всего лишь несколько миллионов лет. До него рукой подать.
Ян Синебас