26.09.19 12:09
Донбасс – «балласт для Украины? Что ценнее: территория или люди? Дончанин/луганчанин – это «простые работяги» или социально-историческое явление посложнее? Есть ли будущее у «донбассо-хейтерства»? Что такое Донбасс в «экзиле»? Критический обзор этих и других мифов и стереотипов от Сергея Подлепича.
1.
Мы уже успели к повторению формул, ставших привычными: «Донецьк – це Україна» и «Донбас – це Україна». К сожалению, одно только их повторение не может быть единственным действием, которое гарантировало бы возвращение Донбасса. Проходит время, и все слабее надежды на скорое возвращение украинских территорий, былого оптимизма по этому поводу, а война из нерядового события превратилось в привычное. В то же время, не продолжают раздаваться спичи, которые появились еще задолго до военного конфликта и состоят они в утверждении того, что Донбасс всегда был балластом для Украины, регионом почти полностью русифицированным, враждебным Украине, и что для всех будет лучше, если Украина откажется от него. Все это говорилось еще задолго до прямой военной агрессии России и продолжилось в годы войны. Им в ответ раздаются апологетические аргументы, утверждающие неразрывность Донбасса с украинской культурой и историей. Этого касаться в данном эссе я не буду, не только потому что на эту тему уже много сказано, но скорее потому, что всего этого недостаточно, поскольку спор превращается в количественное соревнование между двумя сторонами – в то, кто больше приведет дат и этнолингвистических данных. Тут много зависит от точки отсчета и интерпретации. В конце концов, вопрос выходит за рамки подобных споров и упирается в дискуссию о прямой целесообразности сохранения Донбасса, в которой можно выделить следующий вопрос: а самоценна ли территория как таковая, или же ценен человеческий материал, граждане? И вот на этом вопросе я хотел бы подробнее остановиться.
У меня по отношению к Донбассу борются два противоположных, взаимоотрицающих чувства. Начну с отрицания, с негатива, с того, что мне приходится бороться с совокупностью презрения, досады, разочарования. Речь о личном чувстве, которое, впрочем, разделяю не только я, и даже не только некоторые мои земляки, но и все те украинцы, которые питали определенные иллюзии. Самый яркий миф тут, который только недавно лишь устали воспроизводить – роль шахтеров Донбасса в перестроечной социальной борьбе, которая поспособствовала расшатыванию режима и обретению Украиной независимости. Убежденность в том, что какими бы ни были донбассовцы, они, в большинстве своем здравомыслящие, не настроенные на интеграцию в Россию и лояльно относятся к Украине, а также и не допустят войны, в силу своего как бы консерватизма.
Хотелось бы отрицать эту неудовлетворенность, пришедшую на смену череде иллюзий. Но поскольку эти иллюзии, грани мифа, уже не опознаются как что-то, что действительно может быть присуще Донбассу и его реальности, то есть как что-то, что может иметь место, а рассматриваются уже, собственно, как иллюзии, значит, внутри уже произошел определенный переворот, поворот от наивного отношения к мифу донбасской малой родине к ревизии этих представлений. Потому было бы неправильно отгораживаться от негативных чувств, а дать им развернуться в рефлексии.
Это чувство является оборотной стороной моего комплекса ментальной неполноценности перед «простыми людьми», из которых, как и представляется в мифологическом образе, и состоит население Донбасса, которые являются «настоящими» донбассовцами, человеческим капиталом этой земли. Ведь важно не только то, что это русские люди или просто люди, с пиететом относящиеся к России, ее истории и культуре, тянущиеся к Востоку. Как-то так сложилось, что в обыденном сознании дончанин и луганчанин предстают в образе людей «трудящих». Но этот образ не сводится только к шахтерам или металлургам. Каким бы ни был «идеальный донецкий» - это, прежде всего «простой человек», пусть даже он работает инженером или бухгалтером. Но это еще не все – ему, как правило, удается всегда быть старше тебя, а, значит, и опытнее. Правильный донбассовец это взрослый и бывалый человек, он «знает жизнь». Он уверен в том, что говорит, имеет за плечами богатый жизненный опыт, а потому знает, как все в мире устроено и что составляет действительную ценность. Не ту, что там себе в Европе понапридумывали, или что там в университетах рассказывают наивной молодежи, а то, как все обстоит «на самом деле», без иллюзий, каши в голове. Эти люди обладают монополией на правду. Как правило, эта правда жестока, но справедлива.
Донецкие шахтеры – «простые работяги», обладающие монополией правды / Источник: www.bbc.com
Я, будучи тем самым молодым человеком, у которого та самая каша в голове, не ассоциировал себя с ними и не соглашался с их правдой. В то же время, я всегда чувствовал, что за ними есть житейская правда, которая состоит не в правильных суждениях о высших материях, культуре, международной обстановке, а в понимании того, что делать уж точно никогда не следует. Слушая уверенные их голоса, я чувствовал комплекс неполноценности, поскольку не так укоренен в этом мире, мало что умею, мало что знаю, мало что этому миру могу предъявить. Я часто ошибаюсь в поступках и мыслях, но вот эти вот не ведутся на сиюминутную выгоду, не верят сказкам, не поддаются несбыточным иллюзиями – их привлекает спокойный и размеренный стиль жизнь, пресловутая «стабильность». Уж они-то не станут «скакать». Что-то подобное утверждал российский писатель Дмитрий Быков в своем эссе о Честертоне, он писал, что он любит обывателя, поскольку тот никогда не поведется на фашизм, он противоречит здравому смыслу, которым якобы обладает «простой человек».
Однако произошло то, что произошло, и я с удивлением увидел, что этот «народ Донбасса» оказался способным «скакать» еще с большим усердием, чем те, кого они критиковали и впоследствии ненавидели: яростнее, искреннее, увереннее и с большим воодушевлением, ибо в отличие от усредненного студента, более уверены в своей позиции, в своих действиях и в своей правоте. Их, в отличии от тех же студентов, не учили критически воспринимать информацию, сомневаться и рассматривать альтернативные точки зрения. Отбрасывая рацио, многие наполнялись энтузиазмом, веря, что все обойдется без крови, что уже завтра тут будет Россия, идеальный образ которой они представляли в виде одной большой Москвы, не зная того утверждения, которое едко говорит о том, что Москва – это не Россия. Они как дети поверили в сказку, забыв, что они взрослые и серьезные, видели во снах, что уже завтра на улицах их городков будут ровные дороги, исправная инфраструктура и счастливые лица.
Реальность показала, что все это только красивые сказки, что те, на чью помощь и обустройство жизни они надеялись, лишь используют их мечты, которые начались формироваться еще в молодости на основе некритичного восприятия пропаганды и опыта поездок в большие города РФ, которые они принимали за всю Россию. Реальность это показала, но они не захотели увидеть, поскольку взрослые и уверенные в себе люди часто не хотят признавать ошибок – именно потому, что они уверенные в своем опыте и правоте.
Но с избавлением от мифа, который противопоставляет разные группы населения друг другу, стихает и фрустрация. Ведь на практике стало видно, что отдавать монопольное право на «разумность» нельзя ни «интеллектуалам», ни «прогрессивной молодежи», ни «патриотам». Многие из тех людей, которые, отличались сложностью суждений, увязали в этой самой сложности и впоследствии принимали сторону ДНР, точно так же, как и «нормальные люди», что были описаны выше. И делали это даже более увлеченно! С другой стороны, такие интеллектуалы занимали и диаметрально противоположную позицию, которая помимо проявлений украинского национализма, отличалась и радикальным донбассо-хейтерством, агрессивным отношением к любому жителю Донбасса, которое граничило с шовинизмом.
Досада не исчезла полностью, в то же время появилось другое чувство, уживающееся с нею – чувство жалости к своим землякам, солидарности с ними. И дело не только в том, что там осталось много тех, кто любит Украину. Но даже те, кто, так или иначе, занял проДНРовскую позицию, заслуживают на сочувствие, как заслуживает на сочувствие любой человек, подвергшийся стихии войны, в приходе которой он виноват не больше, чем «козел отпущения» - жертвенное животное – в тех грехах, которые спроецировали на него люди, институты, государство, стремящиеся избавиться от личной и коллективной вины, перенести на тех, кому труднее будет ответить и защитить себя. Чтобы это чувство возникло, достаточно хотя бы немного попрактиковаться в пересечении блок-постов и хотя бы денек посидеть по арт-обстрелом в подвале или бомбоубежище. Находясь там, ты смотришь на людей и понимаешь, что они такие же люди, как и ты. Не в том смысле, что они имеют те же убеждения, но в том, что у них одни и те же простые потребности, такой же страх, желание жить и заниматься мирными делами. Есть стремление к благу, ошибка состоит только в путях достижения его, но эта ошибка простительна, поскольку не всегда легко разобраться в этом сложном вопросе. Иногда не хватает времени, иногда сил. Когда чувствуется усталость, возникает желание отбросить рациональность и поверить во что-то.
Пересечение блок-поста (а) фото А. Михайленко
И так, увы, происходит не только с жителями оккупированных территорий. Простительна эта ошибка также и потому, что за годы независимости Украины государство никогда серьезно не занималось украинизацией Донбасса, которая, постепенно, придавала бы общественному мнению ту форму, которая бы минимизировала бы те идеологические факторы, которые сделали возможной потерю лояльности и доверия части населения Донбасса к украинскому государству. Донбасс был отдан на откуп самому «донбасскому мифу», сформированному в СССР и активно используемого российскими пропагандистами все эти годы для закладывания фундамента под свою агрессию и частичный местный коллаборационист. Можно сказать, что многие украинские националисты сразу отвели Донбассу нишу «зросійшеного регіону», не предпринимая комплексных мер по преодолению этого, ограничиваясь лишь частными инициативами и отдельными культурными интервенциями, которые оказывали лишь точечное воздействие. Но и это происходило без какого-либо стратегического мышления. К примеру, даже не делалось попыток открыть хотя бы один книжный магазин популярной украиноязычной книжной сети «Книгарня «Є», хотя местные украинские активисты и предлагали руководству сети это сделать. Если бы открылся этот магазин, он бы стал островком украиноязычной культуры, попадая на который, случайные прохожие в центре Донецка могли бы ощутить отсутствие враждебности со стороны проукраинских дончан, которые бы там работали, и, таким образом, возникли бы условия для будущей толерантности между оппонирующими группами.
Дончане и луганчане были буквально брошены на произвол местных идеологов, в омут той идентичности, из которой выросли «донецкие республики»
К тому же, если пообщаться с самыми разными людьми разных областей Украины, работающих в различных отраслях, то можно увидеть, что на каком-то уровне между жителями разных регионов нет разницы. Да, где-то больше жителей с проукраинской и прозападной ориентацией, где-то – с пророссийской и антизападной. Но простейший анализ и наблюдение за тем, как они делают высказывания и защищают их, показывает, что подавляющая часть населения страны, занимает ту или иную позицию не после длительного и критического изучения фактов, данных, аргументов «за» и «против», а просто потому что в данном месте, среди данных людей, просто принято иметь такие или другие взгляды, то есть часто за убеждениями стоит конформизм. Когда это понимаешь, сразу, представляешь, что эти люди могли бы родиться в противоположных частях страны, и имели бы мейнстримовые убеждения, присущие «простым жителям» конкретного региона. По крайне мере, как минимум, в этом жители Украины едины, и нельзя провести четкую грань, как это делается линиями территориально-административного деления на карте, чтобы указать пальцем – вот здесь «ватники», а вот здесь «укры». Все давно перемешано связями, перемещениями, обеспеченными довоенной мобильностью населения, что является обычны делом для нормального государства XX-XXI вв. [С1]
Если Украина, как целостность, не пустой звук для человека, у него просто нет другого выхода, как понять то, что сознательные граждане развивающейся страны не даются сразу и просто так, как подарок. Общество, особенно общество с плюралистической системой политических взглядов – сложная система, которую нужно формировать, развивать, учиться на ошибках. А вот желание выделить негативные человеческие качества, навесить ярлыки, собрать их всех вместе и спроецировать на жителей конкретного «плохого региона», отделить его, не приведет ни к какому очищению или выздоровлению, поскольку уровень развития общества останется тем же и понадобятся новые козлы отпущения. Так эрозия страны может продолжится – если отказаться от Донбасса и от Крыма.
2.
В одном из интервью Богдан Чабан, владелец популярного заведения «Изба-читальня» (эвакуировавшегося из Донецка в Мариуполь) и доброволец добровольческого батальона «Торнадо», сказал примерно следующее: «Они разрушили мой мир».
За банальной и пафосной формой этого высказывания, помещенного в контекст Исхода донбассовцев из Донбасса, как мне видится, скрывается нечто одновременно емкое и важное, что, однако, невозможно вместить ни в эту формулировку («разрушили мой мир»), ни в другую, более развернутую, а потому и претендующую на большую полноту, сентенцию.
Можно сказать, что этот конфликт – это конфликт миров. Не в эзотерическом смысле, и, тем более, не в фантастическом, а – в экзистенциальном. Часть местных жителей уехала, став «перемещенными лицами», а города – остались, однако единство человеческих жизней, переживаний, устремлений, происходящих в топосе донецких и луганских городов – запечалилось в человеческих душах, находящихся в сложных отношениях с genius loci. Уже после изгнания в соцсетях и личных разговорах разворачивались споры: стоит ли что-то Донецк или Луганск сам по себе, как решетка улиц, с размещенными на них архитектурными объектами и парками, или же лишившись части людей с определенными воззрениями, талантами, личными связями и дружбой, мечтами и проектами, он остался пустой формой? Разумеется, Донецк не опустел, осталась даже часть людей, которые составляли проукраинский Донецк, но, в то же время, это оставшееся на стенках содержание, почти стершееся, было затушевано новым, враждебным прежнему, облекшее это прежнее на бытование палимпсестом – возможно о чем-то таком думал Василь Стус, когда давал название одной из своих книг – «Палімпсести». Судьба на время свела поэта с Донбассом, в непростых условиях которого он предавался размышлениям о реалиях современной ему Украины, пытаясь «прочесть» за пластами идеологических напластований аутентичный текст украинской истории и идентичности.
Задавая вышеприведенный вопрос, экс-дончане пытаются либо смириться с невольным желанием забвения своей малой родины, либо, наоборот, обосновать непримиримую потребность вновь вернуться на оставленные места. Да, города и даже страны без людей – ничто. Но, все-таки, уезжая, мы что-то оставили там. Лучше сказать не «там», а «между», то есть нечто, что составляет предмет интимных отношений между человеком и его местом. Это, прежде всего, вещи материальные, которые, в то же время, были как бы продолжением нас – книги, предметы одежды, напечатанные фотографии старые и не очень, дневники, письма и, собственно, то, в чем это, как правило, находилось и пребывает доныне – дом. И, кроме этого, домашние любимцы, животные, которые для многих остались больной темой. Однако помимо материального и помимо живого осталось и то, что, будучи нашим внутренним состоянием, было спроецировано вовне – на наши города и другие населенные пункты, а также и на то, что вне городов – природу. Это и переживания, и мысли, и надежды, и ощущения от созерцания и вслушивания в то, что дорого и приковывает внимание – все это, происходило не только во времени, но и в месте – на улицах, бульварах, площадях, в зданиях и за городом; на личных встречах и при расставаниях, на фестивалях и демонстрациях, во время учебы и работы, активного отдыха и увлеченного поглощения книг, которое, тем не менее, позволяло, и даже предписывало отвлекаться на окружающий мир, сверяться с ним. Весь этот комплекс переживаний можно свести к любви в широком понимании – любви к местам, где нам было суждено пребывать, жить. Но и не только к местам – к людям, живущих в этих локация, и тоже проходящих через весь этот опыт и чувства – понятное дело, иные, свои, но часто – дополняющие наши опыт и чувства, созвучные им, поскольку они имели общий контекст – Мир, в котором мы были соседями, друзьями, партнерами, любимыми.
И вот этот самый мир и был разрушен. Однако можно мыслить разрушение не только мира, в котором существует мы, как живые существа, но и поврежденность государства как единого тела. Жадан в одно из своих стихотворений, которые он писал уже во время войны, пишет: «країна болить, як перебита лапа /щеняти, що виривається з нічної облоги». Можно ли сказать, что когда у тебя травмирована какая-то часть тела, то болит именно она, а не само тело, как таковое? Мы знаем, что боль только локализируется в мозгу, сообщая, что орган поврежден и что надо принимать меры, но сам орган не может болеть – боль ощущает сам организм, как целое. Плохо не ноге, желудку, голове, которые без нервной системы, связующей все органы в одно, не могут ничего «ощущать» – плохо живому существу, которое нельзя свести ни к одному органу (даже мозгу), ни к сумме этих органов.
Можно представить, что страна – это не что-то большее, чем ты, а общественная часть твоей личности. И органом, элементом, единого тела являешься не ты, как гражданин и личность, а наоборот – страна является одним из паззлов твоего сознания, хотел бы ты этого или нет. У многих есть желание всегда мыслить себя только на индивидуальном уровне, ну, или там, на семейном, вынося себя за рамки слишком больших общностей и уворачиваясь от них. Это даже не эскапизм – слишком много личных проблем у каждого из нас, чтобы еще забивать себе голову проблемами страны. Про проблемы мировых масштабов я вообще молчу. Это естественное и вполне понятное желание, другое дело, что на практике так не выходит: разбираясь в личных проблемах, мы вдруг обнаруживаем, что они тесно переплетены с общественными, культурными, политическими проблемами. То есть, внутри нашего сознания и нашей памяти существует не только калейдоскоп из близких людей, саморефлексий, впечатлений и бытовых проблем, но и ощущения того места, где все разворачивалось и разворачивается, центра, который это все объединяет и связывает.
И вот он болит. Но можно представить, что и орган этот состоит из частей, и, что утратив значительную часть живой ткани, которая позволяла органу быть тем, что он есть, то есть выполнять свою функцию, сам организм оказывается в состоянии опасности или же – неполноты, лишений, покалеченности. Так вот, любой регион Украины, вместе с живущими там людьми, является этой самой живой тканью. Той тканью, которая может регенерироваться только если вовремя принять меры. В данном случае – речь идет о неподконтрольных территориях Донецкой и Луганской областей.
3.
Первые два года войны были периодом страха и надежды. Еще свежи были в памяти те моменты, когда привычные маршруты следования внутри регионов, ежедневная привычная рутина в них, были просты и обыденными, и, как казалось, произошел какой-то сбой и скоро можно будет снова сесть на поезд, скажем, в Харькове или в Киеве, и приехать к родственникам на Донбасс. Или наоборот – прибыть из Донбасса во Львов на очередной культурный форум или просто к друзьями, чтобы позвать их на какое-нибудь культурное событие в Донецке – скажем, на литературный фестиваль арт-завода «Изоляция» или поэтический слэм. Скоро такие перемещения станут нетривиальными, будто ты пересекаешь границу не между территориально-административными единицами, а линию разграничения между двумя мирами. Гуляя по оккупированному Донецку, с удивлением замечаешь, что хоть многие привычные вещи остались на своих местах, но многое из того, что когда-то составляло для тебя «Донецк», исчезло, а само городское пространство постепенно заволакивается чем-то таким, что начинает подменять собою город, от которого когда-нибудь останутся пустые формы, заполненные другим содержанием. А потом рухнут и эти формы.
Еще силен был шок от того, что произошло то, что, как казалось, не может произойти. Большинство из нас были наивными и доверчивыми, и не верили, что то, что зовется коротким словом «война», может выпасть и на наши жизни, в нашей стране, в этой части мира, среди этих декораций. Захватчик действовал быстро, потому уверенность в скорой ликвидации беды, которая казалась временной и легкоустранимой, смешивалась с боязнью, что утратить можем намного больше небольшого региона, что уходить придется и дальше, всю жизнь. Из-за столкновения этих двух эмоций, проблема Донбасса не казалась мертвой, поскольку происходило все быстро, события, заявления, фейки, обстрелы, сменяли друг друга с такой скоростью, что в будущем понадобятся усилия, чтобы вспомнить, а что собственно произошло. Но потом случился клинч, «странная война», какая-никакая стабильность, что касается линии фронта и рисков. Война перестала быть самой топовой темой обсуждений, понемногу мы начали расслабляться и реагировать уже на другие темы. Возможно – пытаясь примириться с действительностью, с произошедшим. Военные сводки для нас теперь уже не что-то необычное, острое, пугающее, а чужие смерти на фронте стали рядовым событие, о котором сообщают чуть ли не в той же форме, что и метеорологические прогнозы.
За несколько лет войны произошло забвение Донбасса. Поначалу его не было, поскольку была боль разрезания по живому и, казалось, что вот-вот мы перехватим, голыми руками, лезвие и воткнем его в сердце палача. Но сейчас конечность уже не перебита, она почти безжизненна, хоть целители и утверждают, что все под контролем, ведь в спасение телесного члена вложено много денег и усилий, а потому нельзя оставить все как есть. Но голоса о том, что ее надо было ампутировать еще при рождении, поскольку она была неправильной формы, не позволяющей переносить на нее слишком большой вес, а потому в процессе развития живого существа она неправильно развилась. Да и вообще, говорят они, это атавизм, ошибка эволюции, шутка природы, уродливый обрубок, подрезанные крылья. А может лучше действительно спасти, как в ковчеге то лучшее, что осталось на полупотерянных территориях, перенеся их на «здоровую» часть Украины, и, таким образом умыть руки, меньше переживать за возможный неудачный исход войны? А ведь то, что он может быть неудачным, должен допускать любой трезво думающий человек – как возможность, которую нужно осознавать и приложить все усилия, чтобы ее избежать.
4.
Стремление перенести Донбасс по частям на иную почву, на территорию Украины, которые не заняты войной, было заметно все эти пять лет. Это не только эвакуация – это еще и внутренняя убежденность в том, что возможно создать как бы второй Донбасс, Донбасс в изгнании, в «экзиле». К примеру, камерный театр «Жуки» обосновался теперь во Львове, «Изба-Читальня» - в Мариуполе, различные заведения национальной кухни из Крыма теперь в Киеве. Но наиболее показательной является история футбольного клуба «Шахтер». Оставляя за собой название «Шахтер» (Донецк), эта команда переехала сначала во Львов, но после некоторых конфликтов с местными, была вынуждена обосноваться в Харькове. Но и это еще не все – после потери полного контроля над имуществом клуба (в том числе и над стадионом «Донбасс Арена») в ОРДЛО, руководство сменило регистрацию с донецкой на мариупольскую.
Таким образом, сложилась странная ситуация: донецкий футбольный клуб с мариупольской регистрацией играет свои домашние матчи в Харькове. От «донецкости» осталась только приписка в скобках и болельщики, которые разбросаны по всей стране. Благо, и в Харькове их не так мало. С другой стороны, много болельщиков клуба осталось и на оккупированной части Донбасса – с пустым стадионом и местной пропагандой, которая одновременно рассказывает, что руководство клуба и сами футболисты – это предатели, и что клуб когда-нибудь вернется в Донецк, и он будет именно «ДНРовским», а не «бандеровским». Привязка клуба к Донецку, к Донбассу, стала эфемерной, скорее символической.
Другой яркий пример – это переезд Донецкого Национального Университета в Винницу. По сути, состоялась не эвакуация, а разрыв некогда единого высшего учебного заведения на две неравномерные части. У того ДонНУ, который остался в Донецке, есть нормальные помещения, библиотеки, но нет возможности выпускать дипломы, которые кто-то мог бы признать, потому выпускникам приходится получать то, что там называют «вторыми дипломами» - документы об образовании российских университетов. Но несмотря на это, оккупационная пропаганда убеждает, что все хорошо, что молодежь постигает науки, развивается, с надеждой смотрит в будущее. Однако стоит пройтись к студенческому общежитию №3 – и вы увидите, что оно огорожено – там живут боевики ДНР. С одной стороны, и студентов стало значительно меньше, потому пустующему зданию как бы нашли применение. С другой стороны, это зрелище не оставляет шансов оптимистическому мифу. Однако не стоит обольщаться и насчет «легального», «настоящего» ДонНУ – всем переехавшим факультетам приходится тесниться в одном, не слишком большом, здании. К примеру, исторический факультет, занимавший в Донецке отдельное здание (соединенное, кстати, с главным корпусом университета), теперь размещается на одном этаже, деля его с юристами.
Эти и другие примеры являют нам картину эфемерности, неполноты, болезненности, на практике являющиеся не вторым Донбассом, а напоминанием тем, что Донбасс существует только один и значительная его часть с мясом выдрана из тела страны. Находясь на другой почве, эти организации больше не являются тем, чем были до войны, а вместе с этим, незаметно, но верно, происходят изменения и со всей страной, втайне примиряющейся (хоть и не способной в этом признаться) с положением дел, забывающей, что когда-то Донецкая и Луганская области были не «зоной АТО», а частью Украины – сложной, но небезнадежной и важной.
Точно так же и обстоят дела и с людьми. Можно убеждать себя, что «хорошие» перебравшись из Донбасса, могут вполне себе обосноваться в других городах, приносить там пользу, а то, что осталось «там» - это гора металлолома и пропащие «ватники». Но экс-дончанин до той поры остается украинским патриотом донецкого происхождения, покуда продолжает чувствовать связь с тем, что осталось за спиной. Не просто с набором ландшафта и «мертвого индастриала», но и с теми реалиями, которые может понять только человек, непосредственно имеющий дела «там», знающий, насколько эти реалии отличаются от той картины, которую дает официальная пропаганда: о подробностях боевых действий, из которых хотят слепить идеальную историю войны, о злоключениях переселенцев и людей, которым приходится еженедельно пересекать линию разграничения, а также о том, что эта «линия разграничения» очень уж похожа на обычную государственную границу, а не на временную преграду – с теми же самыми элементами (но без привычных удобств), то и на «обычной» границе, почти с тем же механизмом пересечения, пусть и очень усложненном. Вынужденные поддерживать связь с родными, которые остались там, или же приезжающие на оккупированную территорию по другим своим делам, эти люди соединяют в себе как бы две идентичности, связывая их в одну – донецкой и украинской. Патриотизм является не плавным перетеканием одной идентичности в другую или их механической суммой, а именно связыванием их в одно целое, в памяти и чувствах конкретного человека. Они одновременно являются и критиками своего края, и адвокатами. Второе дается нелегко. Но если человек убежден в том, что Украина это не какая-то абстрактная «небесная» данность, находящаяся «в нигде» и не зависящая от человеческого и интеллектуального наполнения, могущая легко тасовать и заменять это содержание, то он рано или поздно, осознает, что другого пути нет.
Если этого не понять, то можно очень быстро, потерять не только оставшиеся донбасские населенные пункты, природные объекты, заводы, но и, в итоге, лишиться территории всей страны, допустив саму возможность деконструкции Украины, дав санкцию на поглощение тех областей, которые мы сочли лишними, сами, добровольно, назвав их совковыми и российскими. Опасно поддаваться искушению поиска «козлов отпущения», то есть жертвы, которой можно было бы насытить, успокоить агрессора, как это было в Восточной Европе в конце тридцатых годов прошлого века, что, как известно, вовсе не привело агрессора к умиротворению, а лишь разожгло аппетит. Может произойти потеря Украины на интеллектуальном, чувственном, духовном уровнях, поскольку, убедив самих себя, что эта жертва и не была никогда родственной нам, а наоборот была источником антиукраинского заражения, мы перестанем понимать, что же представляет из себя «украинскость» и кто же такие украинцы – горстка людей без дома или все совокупное население страны, с которым необходимо иметь дело, продолжая строит государство, а не трусливо выкидывать то, что в результате манипулятивного давления кажется «балластом».
Точно так же, как и «неукраинскость» Донбасса, можно «обосновать» и, например, чуждость Украине Закарпатья – региона, в котором тоже присутствуют определенные сепаратистские тенденции, которые кажутся лишь искрами, но из которых третья сторона может попытаться раздуть пламя. Этим всерьез озаботились только тогда, когда на другом конце Украины шла война. Вполне возможно, что если бы агрессия другой страны состоялась в Закарпатской области, а не на Донбассе, пропагандистами уже сейчас обосновывался бы вариант возможного отказа от отдельных районов Закарпатья, в которых компактно проживает население венгерского происхождения, с тем посылом, что вот эти земли и не были никогда украинскими, тут проживает население, враждебное Украине, тяготеющее к другой стране. Конечно, история не терпит сослагательных наклонений, но сейчас надо думать не об альтернативных вариантах произошедших событий, а о возможных негативных вариантах развития определенных тенденций в будущем. Начав рассуждать о том, какая часть современного украинского государства является «аутентичной», а какая чуждой, мы становимся на путь нигилизма и релятивизма, поддакивая кремлевским политтехологам, которые любят «деконструировать» территорию современной Украины в попытках доказать, что никакой Украины нет, поскольку различные регионы в разное время входили в разные государства, имеют свои культурные, языковые, этнические и религиозные особенности, а потому, призывают они, давайте расчленим это «искусственное» образование, забрав то, что принадлежит нам по праву (т.н. «Юго-Восток»), запад отдадим Польше, а середину, так уж и быть, оставим Киеву, который не выдержит сложившийся ситуации и попросится обратно в «русский мир».
Без осознания сложности того, что национальная идея не редуцируется к некоей «объективной» «украинскости», мы рискуем потерять ориентиры и понимание того, в чем же конкретно состоит эта «украинскость». В ревизии нуждается сам национальный миф, который не без проблем проходит испытание войной и в новой постановке вопроса украинской идентичности, что выражается, к примеру, то в затухающих, то в снова разгорающихся спорах о том, можно ли считать украинцем русскоязычного гражданина Украины, который, тем не менее, сражается за целостность Украины на фронте. Эта дискуссия и ей подобные будут продолжаться и в дальнейшем, но сейчас не следует заострять на них внимание, а нужно сосредоточиться на том, чтобы:
- во-первых, принять за догму то, что Украиной, территориально, является страна в нынешних границах, включая неподконтрольные на данный момент территории. Гипотетическую возможность «откупиться» от агрессора следует отбросить;
- во-вторых, понять, что государство, страна, это не некая таинственная сущность, которая не зависит от содержания, заключенного в государственных границах, а целостность территории, инфраструктуры и населения, проживающего в определенных населенных пунктах, участвующего в экономической системе и производящего культурный продукт в широком смысле;
- в-третьих, осознать, что украинцы – это совокупность населения Украины, которую мы имеем сейчас и здесь, как данность, а не готовое гражданское общество, лелеемое в мечтах. Украинское общество, как и общество любой большой страны, не гомогенно, а состоит из самых разных социальных групп, которые являются как бы материалом, который при активном и осознанном посредничестве государства, в процессе развития и свободной дискуссии, имеет потенцию стать тем самым гражданским обществом, теми самыми «правильными» украинцами, гражданами Украины. На этом пути не стоит бояться трудностей, следует наоборот избегать искушения разделить всех на виновных и праведных, поскольку искушение это, кроме того, подогревается и теми силами, которые хотят разделить страну, посеяв раздор и конфликты, способствуя актуализации сепаратистских настроений, которые обуславливаются высвобождением затаенных обид на государство, возникших в результате попытки стигматизации выходцев из Донбасса и людей, на данных момент проживающих в ОРДЛО, как «пятой колонны», прокаженных.
Сейчас следует посмотреть со стороны на имеющиеся внутренние стереотипы, отрефлексировать их, тем самым расчистив пространство для пересборки патриотического мифа и создания в будущем того общественного и культурного консенсусов, которые поспособствуют реинтеграции. Надо отстоять и людей (даже тех, которые нам не нравятся), и территорию (даже ту, на которую иногда называют «депрессивной) и собственную веру в будущее Украины.
И быть готовыми к тому, что война, рано или поздно, но, все-таки, закончится.
Сергей Подлепич