16.12.17 12:12
ИМЕНЕМ СОЛНЦА
(повесть об утраченном)
Как ее имя? Когда вы видите красивую женщину, она заинтересовывает вас, и вам неизвестно ее имя. Ну и что?..
Женщина заправляет постель, потом подходит к окну и не может понять, какая сегодня погода. Она симпатична в своем утреннем неубранстве. В ванной пыхтит вода, летит белой вниз и превращается в ванне в голубую. Пар поднимается над водой, затуманивает зеркала.
Женщина идет на кухню и спотыкается на пороге, хватается за стену. Пропадает за ней. Зазвучала музыка. Пошло несколько секунд. Может быть, много минут, очень много времени. Женщина не появлялась. Изредка доносились непонятные звуки, а из ванной — не радостная песня водяная, но усталый ритм-н-блюз постаревшей, повзрослевшей воды.
Женщина вошла в ванную комнату, сбросила халат, и на ее тело легли лучи яркого искусственного солнца. Она опустилась в ванну и закрыла глаза, где-то что-то шумело, шипело. С завидным постоянством этот шум убаюкивал, убеждал, что все впереди или позади — на выбор, и научал, вразумлял. Женщина тщательно подмыла сокровенные места, она убедилась, пока лежала и слушала, что все впереди. День начинался. Она водила рукой по бедрам, до колен и обратно, а частые одинокие капли сбегали по телу, чтобы слиться с нужным общим, иначе можно погибнуть. Пальцы проникали между пальцами, ласкаясь, ладонь накрывала ладонь, а потом они менялись местами. Маленький дождь из душевой трубки злился, и все поливал тело, а оно смеялось только. Женщина, боясь за мочалку, как бы она не заболела кессонной болезнью, достала ее из губительной глубины, выжала и положила. Мочалка недовольная распрямляла помятые кости.
Женщина подняла одну руку, а другой очищала подмышечную впадину, и пальцы боролись с соблазном пощекотать нежнейшую тончайшую кожу.
Зеркало с потертой наклейкой долго насиловало женщину, пока она работала над макияжем. Полутон за полутоном, тон за тоном и все меньше оставалось на лице следов, раскрывающих тайну всепоглощающей любви к зеркалу. Ну, а зеркало уже грустило, и увядали невидимые члены, и только память не сдавалась — жила с любимым образом до следующей встречи. После, линии нарядных платьев легли на линии ее тела; линии, которые превращали мужчин в мужчин, а женщина утопала в откровенных взглядах, но еще больше она наслаждалась от собственного взгляда на себя, при этом хорошея на многие тысячи мгновений.
И трудно было узнать, нет, угадать: работает ли она, чем иным занимается? Знает ли она одну дорогу или несколько? И как много мостов из мягкого красного асфальта или из камня помнят отпечатки ее ног?
Какое огромное пространство простирается перед ее грудью, можно пойти туда — на 900, можно туда — на 300; ах, как много воздуха, да соски твердеют, но время в действии.
*****
Привет. Знаете, милые дамы, человек меняется. Не всегда он остается героем, сильным, веселым. Не всегда от него несет, как от помойной ямы. Поэтому мне очень нравится сказка про гадкого утенка, правда, та часть, где он превращается в одну минуту в белого лебедя. Да.
И, наверно, как все вы, я не очень люблю гадкого утенка. Он являл собой пассивную пассивность. Хотя, возможно, гадкий утенок был предупрежден природой. Ему следовало, ему оставалось только ждать и терпеть. Где кончается терпение, начинаются изменения…
Он шел дворами, где когда-то бегал ребенком; дорогой, которой часто ходил в школу. В его внешнем виде чувствовалась какая-то расхлябанность, необузданность, в его походке — неуравновешенность, несмотря на то, что одет он был в шикарный костюм.
Стираное белье сушилось под атакой горошин воздуха. Солнца, кажется, не было. Открытый гараж соблазнял своей откровенностью. Беременному автомобилю делали аборт, и у него под брюхом разбросаны были окровавленные инструменты. Мужчина в промасленном комбинезоне, выпачкавшись в знакомой, чужой и приятно пахнущей крови, курил сигарету сидя прямо на земле.
Соседки балдели от собственных разговоров, и сплетни обвивали их старые тела наподобие мужских рук вокруг женского торса. Вот. Плечевого пояса со всеми мышцами — дельтовидная мышца плеча, ромбовидные мышцы спины, трапециевидные мышцы то ли шеи, то ли плеч, то ли спины. Дети. Дети создавали ауру бытия, приятную и непроницаемую. Зеленые деревья.
Три женщины приветствовали его, Некс стояла в центре, Леда справа, а Ниль слева от Некс. Ну что? Я никогда не думал, что ты, Некс, так рано выйдешь замуж. Любовь кончается, остается привязанность, не всегда приятная — в тягость. Помнишь, как у тебя было с одним. Как было: любовь ушла, осталась привязанность — не все браки заключаются в небесах. И самые счастливые те, которые не надо рвать по живому. Можно просто разойтись, при этом мозг зафиксирует на всю жизнь привязанность приятную. А надолго ли осталось любви у тебя? Следующий раз, Леда, пожалуйста, не смотри на меня таким взглядом, словно я хочу тебя изнасиловать. Не надо. Если не хочешь здороваться или равнодушна к моему существованию, то можно просто не замечать, а можно научится нейтральному взгляду — слегка улыбаться, но никак не суживать глаза.
Знаешь, Ниль, кажется, у тебя большое будущее, если ты не зациклишься на чем-то одном, в каком-нибудь одном месте. Эта среда, в которой ты сейчас обитаешь, почти неизвестна тебя, ты жадно впитываешь в себя новые открытия. Желаю тебе в этом больше трудолюбия. Вот. Но когда ты познаешь ее и по горизонтали и по вертикали, тогда тебя будет подстерегать опасность вернуться на старые круги, витки, по которым ты уже шла когда-то, кружилась. Важно очень, суметь выползти из этих кругов, в новую сферу, среду, на новый виток и так, чтобы с каждым разом сфера познания становилась все больше и шире. И придется умножать трудолюбие, но равно пропорционально будет расти результат, богатство. Ну, мне пора, дамы. Это твой муж, Некс, идет к нам? Ребенка приласкал, любит. Пожалуй, задержусь, не так поймет. Здравствуй, привет. Как дела? День сегодня хороший. Смотрите, пенсионеры собрались под деревьями, играют в свои игры. Что ж, я пойду дальше. Пока.
Он уменьшался в перспективе, а женщины продолжали стоять, о чем-то переговариваясь, иногда посмеиваясь. А муж одной из женщин поднялся домой и через некоторое время появился в окне с сигаретой в руках. Он облокотился на подоконник и смотрел на двор, а потом вдаль, поверх деревьев, и его взгляд в путешествии сопровождали смех женщин, крики детей, гомон пенсионеров и еще миллионы шумов и звуков. Он затягивался и выпускал дым, а за ним из темноты выступала белым стена с книгами, и кажется, фотографией.
Авария накануне выходного дня (с) Милорад Васюткевич
*****
Боль. Боль по всему телу растекается, как кайф. Такая занудная, что уже не разберешь — хорошо ли тебе или плохо? Нежно она переворачивает все внутри, подходит к горлу тошнотой, но бежит дальше, проникая в мозг монотонными перверсиями на тему столкновений между моралисткой верой и молодежными блужданиями. С ней невозможно бороться, как с обыкновенными недугами, ибо она внутри, а не поверху; она заражает каждый орган, но самое главное для нее — это мозг. И он, сильный, с трудом противостоит, но иногда проигрывает и тогда приходит тошнота. Время, оно превращается, во-первых, в соперника, потому что нудно терпеть, а во-вторых, в друга, потому что боль уходит вместе с минутами. Минутами кажется, что мозг сдался, что проиграл, и дрянная мораль верховодит, когда боль сделала свое дело. Но вновь идут позывные из неведомого участка тела, что сдаваться рано; возможно, это кончики пальцев на ногах или яички в мошонке.
Волосы стекают на шею, на плечи, на лоб, изнемогая и слабея; да, грань уже рядом, грань между тем и этим, между «там и здесь», между «таким и не таким». Мозг заставляет идти тело вдоль грани, а боль толкает его через грань. А вокруг — или пустота, или смех, впрочем, тоже пустой. Глаза, много глаз смотрят в глаза, но ничем помочь не могут. Не могут взять боль на себя, так как у каждого своя боль, и добавленная сверху означает проигрыш, и грань перейдена, ступеньки пойдут вниз с поворотами в обе стороны, вниз, вниз. А там уже такая боль, она не преходящая, она постоянная, от которой сходят с ума и верят сердцем. Сердце становится единственным, очень необходимым органом, а разум только для того, чтобы знать, когда надо в сортир. Красное, красное сердце — это не только сердце, что сомневается, оно живет не верой, а кровью. А вера, опознанная, изученная, находит приют в разуме, единственно, когда разум с радостью подчиняется, и боли уже не под силу проникать внутрь, а физическая боль смахивается с тела, как крошки с платья. Но как надоедливо идти к этому, через испытанные много раз боли, но идти надо, чтобы сердце жило кровью, а не верой, чтобы разум знал веру, чтобы любая боль была всего-навсего, как укус комара.
И как легко представить себя в гробу в белоснежной рубашке, а вокруг тела цветы вперемешку с родственниками, льющими слезы страха за себя и редкие слезы сожаления. Роль статистов выполняют соседи, знакомые с окаменевшими лицами и всем остальным, а дети, держатся за их каменные руки, познавшие порнографию смерти раньше причины собственного рождения. Их прежде учат умирать, но не любить, и они размножаются стадным образом верующих приматов.
До чего просто было бы умирать для другой жизни, если бы расставаться приходилось только с теми, кто собирается вокруг гробов; но в другом городе стоит под абажуром ошарашенная женщина, которая только что узнала о твоей смерти. Однако боль победила на этот раз и мозг, подчиненный ее воле, извергает дикие мысли.
*****
Если бы постарело только тело, но вместе с ним старело и внутреннее состояние. Оно не просто старело, оно вовсе исчезало. И на красивом еще морщинистом лице, губной помадой, румянами, кремами написана была боль, улыбающаяся по неизвестной пропаже. Нутро опустело, а что там было раньше, тогда?
Вера Анатольевна, как банальна жизнь, не правда ли? Наверняка, жизни всех сливаются в одной жизни, в основной и единственно нужной. А шесть миллиардов жизней — это всего лишь шесть миллиардов фрагментов, деталей, той жизни — основной.
Живот обвис, складки на ляжках, подмышками, их еще очень мало, они даже выглядят сексуально, но, когда их будет много, ах, Вера Анатольевна, соблазнится ли кто? Вот тогда тело, утопавшее в любовных утехах, таких милых и необходимых, да еще осмысленных, будет привлекательно разве что для сумасшедших порнографистов, да еще для уставших садистов-маньяков. Какие слова?! Навсегда — вмятины на ягодицах; руки, ласкавшие их, сильные, волосатые, с длинными пальцами разлагаются под землей, съедаемые червями, исчезли навсегда. Слез ровно столько, сколько было оргазмов на отдельно взятую кровать о четырех разных ножках, вырезанных искусным мастером, с одной инкрустированной спинкой, с мятым матрацем, высушенным от слез. И пока звучит песня, не чувствуя пустоты, тело молодеет под змееобразным пенисом, но сильным, как рога быка, омоченные кровью матадора, большим, как трубы фабрик и заводов, послушным, как расческа в руке, с морщинами на соединении фаланг пальцев. Чувствовать, что что-то пропало там — между позвоночником и грудной клеткой с одинаковым количеством ребер слева и справа, но не понимать и даже ощущать наполовину эту пропажу самой бесценной вещи.
И все же тело приятно на ощупь, и никуда от этого не уйти, пока. В течение нескольких дней, сегодня, завтра, тела переплетаются, несмотря на спокойную ненависть. Каждая мысль не остановленная может оказаться ключом, открывающим все замки тайн, так и каждое тело необходимо поиметь, ибо среди множества может оказаться ключевое. Шутка. С помощью всех тел раскрывается та, открывается дверь и чем больше тел, тем лучше. Нежелательно пропустить хоть одно. Никаких банальностей, заметьте, Вера Анатольевна, если не считать, конечно, что помимо всего, все банально: от кончиков крашеных ногтей на ногах, с культовыми кольцами на пальцах и до мелких кудряшек ваших красивых волос. От первой книги на самой нижней полке и до самой высокой полки, правда, есть несколько щелей между книгами из-за выпавших экземпляров. А чтобы жить, необходима ненависть, ненависть к трем вещам — это стены, бревна и ослы. В вас ничего подобного нет, ничего общего с ними, ваше тело, ваши мысли, вся жизнь — это вода, дельфины, воздух. Так превращаясь из одного в другое, приобретаешь банальный смысл, сентиментальные чувства, тривиальные жизненные случаи.
И самое главное — на протяжении всей длинной дороги не замечать времени, а если это не удалось, тогда следует бороться с ним, ибо не каждому дано знать, что нет различия между материей и воздуховностью, и что все предметы и жизни — над временем, вне времени.
*****
Ну что? Светило солнце, а по небу голубому бежали белые облака. Редкие большие птицы пролетали над городом, а маленькие, малюсенькие птички, полноценные жители города, пели свои арии на помойках. Самки меж собой удивлялись, как можно летать так близко к небу. Машины сигналили, свистели тормозами, хлопали дверцами. Взбунтовались рога или усы на троллейбусе и женщина-водитель пыталась обуздать их. Ну что еще? Люди шли на работу и для симметрии, с работы. Нет, не для симметрии, не то слово — для пропорции, больше подходит. А для симметрии вот что: дома смотрели друг на друга, очень похожие, словно отражаясь в зеркале, симметрично расположившись по сторонам дороги, убегающей вниз и влево.
Хорошо. Да, музыка звучала, играла. Слышалась, доносилась. Ох, солнце жаркое, ох, какое. Женщину насиловали в городе, а ее обнаженная душа чем-то похожая на души насильников мучалась на свежем воздухе.
*****
Думаете так легко строить башни из костяшек домино? А зачем их строить? Ведь малейшее неосторожное движение, чуть увеличенный ритм, и все то, что с таким трудом собиралось годами летит к Харону на речку. Дрожащей рукой класть костяшку, учитывая все законы: земного притяжения, перспективы, света, композиции и даже колористики. Класть костяшку, но не просто так, а со смыслом, и все вверх и вверх растут замки. Все наперед предусмотрено: детский бег, который приведет в диссонанс строение, и все рухнет, невозможен абсолютно или хотя бы там, где строятся замки. Предусмотрен: неосторожный взгляд, слишком откровенный смех, громкие слова и, особенно, движения. Любые лишние. Все это перечеркнуто.
Миллионы книг перечитаны, чтобы строилось легче. Соблюдены все пропорции, нет ничего лишнего, композиция прекрасная, экстерьер, разработанный на основе прочитанных книг по этой теме, вызывает зависть. Это будет шедевр — костяшек хватит и времени, надо постараться. Начинать работу с самого начала пришлось всего лишь два раза — это ерунда по сравнению с другими, которым приходилось десятки раз восстанавливать разрушенные творения. Первый раз из-за чего пришлось начинать все заново — это молодость, никому, пожалуй, не удалось обойти фактор молодости, неопытности, горячности. Максимализм и самоуверенность — первые беды. Второй раз помешали люди, вернее два человека: женщина и ребенок. Это ненужное излишество, приводящее к краху тяжкий труд. От них избавиться быстро, как от максимализма, получилось только со временем. Сколько дней, годов потрачено впустую, когда строительство прекращалось, и еще хуже, когда приходилось начинать все с нуля. Но теперь все позади, никаких излишеств, все как по диете, и это приносит свои плоды: строительство идет успешно, без остановок. Без не предусмотренных случаев. При этом не идет речь о жизни монашеской, аскетической, но всего в меру. Симметрия, необходимая в строительстве замка, нужна и в жизни. А в меру можно всего понемногу, в меру. Жизнь полноценная, не ущербная, напротив, музыка и живопись, кино и театр — все составные части духовного существования, на фоне материального благополучия. Нет вопросов, нет ответов. Как же это чудно, как изумительно класть очередную костяшку, и через секунды — удивительно, что ее не было там раньше, так правильно она заняла свое место. Свое место у каждой костяшки, сначала в проектных чертежах, а теперь и в строящейся башне, разве что не пронумерованы они. Красоту композиции, содержания, линий и формы можно было разглядеть раньше, в макете, масштабом 1:10 000, а может и меньше. Бывают трудные минуты. Когда трудно на помощь, как всегда, приходит одиночество целительное. Ключ ко всем трудностям и проблемам. И как хорошо, что больше нет никого рядом, потому что все остальные только мешали бы, а не помогали.
Скрытые бабочки (с) Милорад Васюткевич
*****
Чулки струились вверх по ногам и целовались с замочками чулкодержателя, сливаясь в медленном порыве с кожей ног; они были неотразимы. А под ними скрывался золотой пушок на двуглавой мышце бедра, нежной в визуальном смысле. А на вербальном уровне означавший нескончаемые разговоры до утра под музыку, исходящую и проникающую в один объект. Две девушки-дочурки с неосторожными улыбками, впрочем, нет — только после скрупулезного отбора тех, кому улыбки предназначены, они становятся неосторожными, намеренными, настойчиво попадают в объектив субъективных глаз и предлагают себя, как товар, в хорошем смысле, в самом высоком и чистом. Взмах руки и ее полет в области бесконтактных выражений чувств фиксируется субъективным глазом — и в ответ, самостоятельное, от сердца, движение пальцами, поддерживающими в эти секунды голову. Между полетом руки в области бесконтактных выражений чувств и движением пальцев толстое не стеклянное стекло, и тела заморожены этим нескончаемым обстоятельством, для энергии мыслей и невидимых действий — это совсем не преграда. Проникая сквозь стекло, энергия соединятся с другой и это блаженство невозможно зафиксировать ни одной камерой, невозможно ощутить физически, это допустимо узнать только на аудиальном уровне. Ибо в слиянии энергий все просто — ничего особенно интересного для камер; все просто — никаких новых физических ощущений, и даже для слов, вздохов — для слуха — ничего нового, все просто, все просто. Парадокс слов и действий, но парадокс в физическом смысле. Дочурки, вы живые, и ваши тела вам непонятны — эти джунгли, вы их ощущаете, какие к дьяволу парадоксы. Вы не смотрите глазами насквозь, вы чувствуете кожей на руках, лице, груди, ногах. Ногах. В чулках, линии от пяток до пирамидальных мышц пробуждают трудолюбие, изгоняют лень, очень похожи на линии в нотном письме. Вы чувствуете, и зачем вам понимать. Зачем вам слова, если вы любите музыку, зачем вам дела, если вы и есть главное дело. Сидеть перед отключенным телевизором вдвоем — одного пола, с не наивным выражением губ и ждать, когда губы устанут улыбаться. Красиво будут стоять цветы в вазе, совершенно предназначенные не для них. Не замечая времени года, ненужными окажутся неосторожные улыбки, взмахи рук и полеты в области бесконтактных выражений чувств, так как нет ответных улыбок, нет движений пальцами, независимых от сердца. Нет не стеклянного стекла, и энергиям не надо проникать сквозь него, поэтому энергии грустят далеко друг от друга. Две дочурки бесстрашные, вы только бойтесь серной кислоты и еще другие кислоты, потому что сгорят чулки, облитые ими — кожа с золотистым пушком непривлекательна, разъедаемая кислотой. Губы потеряют свою форму, и никогда им не сложиться в неосторожную улыбку.
*****
Говори о своих недостатках сам, не предоставляй это делать своим друзьям, тем более врагам. Не давай возможности перебирать и перемывать все твои «косточки»; когда они чисты, разложены по полочкам и каталогизированы — они уже не интересны. Тогда на первый план выходит буква Я, единственная буква, сильнее всех цифр. Чем больше свое Я, тем меньше в тебе недостатков, тем естественней победа. Первое пробуждение своего Я происходит на самой низшей ступени собственного унижения.
Кто будет унижен, тот будет возвышен? Все ерунда. Чем отличается возвышающий себя от унижающегося? Тем, что один говорит правду, другой — ложь. А если свое Я в итоге совсем не возвышается над другими, значит, оно не в состоянии это сделать, значит, оно унижено. Но это нисколько не подтверждает заповедь. Просто слабость, трусость, предрассудки мешают. Пробуждение своего Я началось слишком рано — не было еще самой низшей ступени унижения. Это тоже одна из причин неудачи. Бог равен с человеком, но он становится сильнее, когда человек не соглашается с этим. У Бога столько же обязательств перед человеком, сколько у второго перед Богом. Бог тоже может ошибаться и грешить. Впрочем, многими людьми при желании все вышесказанное может трактоваться, как слабость перед Богом, и желание отыграться, оскорбить как-то.
Без абсолютно возвышенного своего Я невозможно ни одно гениальное проявление в жизни. А-га, запахло фашизмом и мизантропией, с его величеством Ницше. Легко переставить слова местами, и получится идеология, мораль, которая служит.
Это, тот самый человек, на дне своего Я, он грызет и подтачивает, и ввергает свое Я во тьму сумасшедшего раскаивания, в юродивую пассивность, в блаженное просветление.
Юродивые у храмов живут на милосердно поданные монеты, и каждая монета — это какой-то недостаток или порок дающего. Он мнимо освобождается от них, а юродивые этим живут и плодятся как мухи. Но это не способ борьбы с пороками, после того, как монета брошена в кружку, ненадолго приходит успокоение, а затем все повторяется. Лучше найти в себе недостатки, признаться в них, прежде всего себе и бороться с ними. Тогда исчезнут и юродивые, исчезнут не только с улиц и из собственных хибар, а исчезнут вовсе — потому, как переродятся в естественных. Им просто не на что будет надеяться, после того как другие будут бороться со своими пороками, и они займутся тем же.
Больные места, язвы больше не будут терроризировать улицы. И Бог будет рад, правда ему будет жаль своих утраченных позиций, но что это, когда сад Эдемский не будет больше терзать сердца людей своей отдаленностью и не сбывчивостью.
И все равно червяк грызет, грызет и как трудно с этим бороться, как трудно восходить, когда знаешь, что юродивые и блаженные сбросят тебя вниз на начальные ступени храма — и сделают это не физически. Их много и им нужна помощь, но не кружка с мелочью. Потом не надо сдаваться, когда путь восхождения к своему Я приходиться начинать сначала много раз, причем каждый раз все трудней, так как стареет состояние. Попробуем, цена всего ничего.
Прошлое утраченное Будущее (с) Милорад Васюткевич
*****
Зажженная спичка изменила освещение лица. Левая и правая части его освещались теперь одинаково, черные царапины морщин утратили глубину, стали мягче. Сгорев наполовину, от мановения руки, спичка потухла — был день. Собака мелькала между ног, иногда пропадая из поля зрения совсем. Но хозяйский голос поводком сдерживал собаку, являясь чем-то связывающим животного с хозяином. Псина вновь появлялась в ногах людей, люди садились в автобус. Хозяйка вошла в салон, а собака, чего-то испугавшись, осталась стоять на обочине тротуара. Двери, вздохнув, закрылись, и автобус поехал. Теперь придется сойти на первой остановке и возвращаться, — хотел кто-то сказать определенным голосом. Но женщина села на свободное место, а собака, не шевелясь, памятником стояла на остановке. Сняв куртку, женщина посмотрела в окно. Так, где ты их встретил? Кого? Ну, трех бывших одноклассниц? А-а-а, я их встретил там, где миллионы раз ходил в школу. И давно ты их не видел? А-а? Я их не видел года три, наверно, четыре. Ты отвернулся, ты, что не хочешь разговаривать? О чем ты думаешь? А-а, я? Да, ты?! А-а, я думаю о собаке.
Так, на остановке, сойдем, чтобы не было трудностей. Зайдем в магазин, купим чего-нибудь вкусненького. Который час? Ты слышишь, который час? А-а, девять! Отлично, мне в десять на работу, успею.
Прошу прощения, у вас не будет спичек, закурить? А-а, что? Спичек? Нет. Что ж, извините. Ты зачем сказал, что у тебя нет спичек? Не знаю, задумался. Видишь сигарету давно достал, но забыл прикурить. Хорошо, что я не забыла! Чего ты не забыла?
Подожди, я куплю газету. Мне тоже — возьми мою любимую. Хорошо, но в ней количество материалов о политике и культуре одинаково, как можно ее читать? Нужно читать или об одном, или о другом. Милый, а «Улыбающихся девочек» купить? Да, если свежий номер вышел!
Сигарета затухла, и пальцы теребили ее, а из бумажной трубочки высыпался табак. Погода медленно менялась, дождь готов был расстроить все планы. На асфальте уже лежали первые капли.
Идиот, возьми своих «девочек»! Кто, я? Да не ты, а вон тот идиот! Зачем он идиот? Он предложил мне трахнуться, сволочь! Как, где?! Он показал мне пенис. А-а? Образно! Ладно, дождь собирается — пошли домой. Следующий раз покупай своих «девочек» сам, а то меня в следующий раз не будут спрашивать, хочу я или нет, и изнасилуют не образно. Сигарета погасла, дрянь какая-то! Брось. Выбросил уже. Курить брось!
Собака наверняка найдет дорогу домой, возможно, ей приходилось возвращаться одной. Она же наделена всеми данными, чтобы искать. Поплутает, поплутает и доберется до дома. Хозяйка уверена в этом, она сама ее этому учила по очень модной книжке — собаке предлагали набор трудностей, возрастающих в количестве и качестве, а она должна была пройти через эти трудности. Собака, безусловно, умная, тренированная, только маленького роста… Знаешь, мне сейчас не до философии, расскажи лучше, о чем ты говорил с бывшими одноклассницами? О философии. Ха-ха! Осторожно, здесь яма! Я вижу сам! Видишь, но идешь — хорошо, что я подсказала. Что там интересного в журнале? Статья о твоем любимом режиссере, который снял фильм про две луны.
Да, напомни мне потом, чтобы я прочитала.
Не планируя, она опоздала на работу. Совершенно неожиданно, прямо у двери, в куче красивой и мягкой обуви они занялись любовью. В журнале на странице пятьдесят пять была изображена поза — такая, в какой сейчас находились они. Так, опоздали на работу! Нет, сегодня тебя вообще не будет на работе, пусть работают рабы. Подожди, в меня залез какой-то каблук. Послушай, у нас в холодильнике есть пиво? Есть милый, не отвлекайся, обними меня покрепче, вот так! Дрянь, у меня нога скользит! От чего милый, не спеши. От твоей газеты, она попала мне под ногу! Может быть, переберемся на кровать? Не торопись, на кровати тоже успеем.
Женщина уходила далеко, в колготках телесного цвета, в короткой юбке, в белом джемпере, в руке у нее была… Пространство вокруг не увеличивалось, а женщина превращалась в маленькую боль. Заднее окно автобуса расширяло кругозор, но именно тогда, когда хотелось взирать только на маленькое место бесконечно.
Милый, о чем ты думаешь, когда входишь в меня? А-а?..
Городское свидание (с) Милорад Васюткевич
*****
Зажженная спичка изменила освещение лица. Левая и правая части его освещались теперь одинаково, черные царапины морщин утратили глубину, стали мягче. Сгорев наполовину, от мановения руки, спичка потухла — был день. Собака мелькала между ног, иногда пропадая из поля зрения совсем. Но хозяйский голос поводком сдерживал собаку, являясь чем-то связывающим животного с хозяином. Псина вновь появлялась в ногах людей, люди садились в автобус. Хозяйка вошла в салон, а собака, чего-то испугавшись, осталась стоять на обочине тротуара. Двери, вздохнув, закрылись, и автобус поехал. Теперь придется сойти на первой остановке и возвращаться, — хотел кто-то сказать определенным голосом. Но женщина села на свободное место, а собака, не шевелясь, памятником стояла на остановке. Сняв куртку, женщина посмотрела в окно. Так, где ты их встретил? Кого? Ну, трех бывших одноклассниц? А-а-а, я их встретил там, где миллионы раз ходил в школу. И давно ты их не видел? А-а? Я их не видел года три, наверно, четыре. Ты отвернулся, ты, что не хочешь разговаривать? О чем ты думаешь? А-а, я? Да, ты?! А-а, я думаю о собаке.
Так, на остановке, сойдем, чтобы не было трудностей. Зайдем в магазин, купим чего-нибудь вкусненького. Который час? Ты слышишь, который час? А-а, девять! Отлично, мне в десять на работу, успею.
Прошу прощения, у вас не будет спичек, закурить? А-а, что? Спичек? Нет. Что ж, извините. Ты зачем сказал, что у тебя нет спичек? Не знаю, задумался. Видишь сигарету давно достал, но забыл прикурить. Хорошо, что я не забыла! Чего ты не забыла?
Подожди, я куплю газету. Мне тоже — возьми мою любимую. Хорошо, но в ней количество материалов о политике и культуре одинаково, как можно ее читать? Нужно читать или об одном, или о другом. Милый, а «Улыбающихся девочек» купить? Да, если свежий номер вышел!
Сигарета затухла, и пальцы теребили ее, а из бумажной трубочки высыпался табак. Погода медленно менялась, дождь готов был расстроить все планы. На асфальте уже лежали первые капли.
Идиот, возьми своих «девочек»! Кто, я? Да не ты, а вон тот идиот! Зачем он идиот? Он предложил мне трахнуться, сволочь! Как, где?! Он показал мне пенис. А-а? Образно! Ладно, дождь собирается — пошли домой. Следующий раз покупай своих «девочек» сам, а то меня в следующий раз не будут спрашивать, хочу я или нет, и изнасилуют не образно. Сигарета погасла, дрянь какая-то! Брось. Выбросил уже. Курить брось!
Собака наверняка найдет дорогу домой, возможно, ей приходилось возвращаться одной. Она же наделена всеми данными, чтобы искать. Поплутает, поплутает и доберется до дома. Хозяйка уверена в этом, она сама ее этому учила по очень модной книжке — собаке предлагали набор трудностей, возрастающих в количестве и качестве, а она должна была пройти через эти трудности. Собака, безусловно, умная, тренированная, только маленького роста… Знаешь, мне сейчас не до философии, расскажи лучше, о чем ты говорил с бывшими одноклассницами? О философии. Ха-ха! Осторожно, здесь яма! Я вижу сам! Видишь, но идешь — хорошо, что я подсказала. Что там интересного в журнале? Статья о твоем любимом режиссере, который снял фильм про две луны.
Да, напомни мне потом, чтобы я прочитала.
Не планируя, она опоздала на работу. Совершенно неожиданно, прямо у двери, в куче красивой и мягкой обуви они занялись любовью. В журнале на странице пятьдесят пять была изображена поза — такая, в какой сейчас находились они. Так, опоздали на работу! Нет, сегодня тебя вообще не будет на работе, пусть работают рабы. Подожди, в меня залез какой-то каблук. Послушай, у нас в холодильнике есть пиво? Есть милый, не отвлекайся, обними меня покрепче, вот так! Дрянь, у меня нога скользит! От чего милый, не спеши. От твоей газеты, она попала мне под ногу! Может быть, переберемся на кровать? Не торопись, на кровати тоже успеем.
Женщина уходила далеко, в колготках телесного цвета, в короткой юбке, в белом джемпере, в руке у нее была… Пространство вокруг не увеличивалось, а женщина превращалась в маленькую боль. Заднее окно автобуса расширяло кругозор, но именно тогда, когда хотелось взирать только на маленькое место бесконечно.
Милый, о чем ты думаешь, когда входишь в меня? А-а?..
*****
Он еле увернулся от набегавшего трамвая, а она спешила к трамваю, обходя его сзади. И где-то на краю поля зрения взгляд зафиксировал быстрые, как исходящие от толчка, движения ее тела. И уже в полупустом вагоне она прошла рядом с ним, он окончательно вспомнил, что где-то они встречались. Определенным взглядом она смотрела на него, был контакт; он подошел к ней, роясь в записной книжке. Скрип колес, тормоза, возглас громкий, хруст ветки за стеклом, звонок — это все на пленке записано навсегда. Девушка, эти цветы мне? — спросил он. Вопрос, конечно, нахальный, но он не умел говорить. Он выражался с помощью жестов глухонемых. Девушка несколько смутилась, она пыталась понять его жестикуляцию, но по движениям губ поняла, что он просит авторучку. Ее она никогда не носила с собой. Он порылся в карманах и нашел авторучку, в руке сжимая записную книжку. — Красивые цветы, — вывел он неровными буквами. — Это подарок, — написала она в ответ. — Я вас где-то видел, девушка. — Я вас тоже видела раньше, — последнее слово еле уместилось в углу листочка. Он перевернул страницу и написал. Она заулыбалась, как прежде. — Вы мне нравитесь, наверно, это банально. — Не знаю, для других женщин, может быть, но мне это приятно всегда слышать…, ах, извините. — Нет, нет, ничего страшного, — написал он. — Прошлый раз вы были с подругой? — Где? — удивилась она. — Сам не знаю где, но тогда, когда я видел вас в первый раз. — Наверно, я была с подругой, а сегодня мы только недавно расстались. Они сошли на второй остановке, недалеко стояли парни, веселыми взглядами смотрели они на пару. — А что вы делаете сегодня вечером? — Буду на дне рождения у знакомых. — А завтра?.. Страница кончилась. Она записала на новой странице: — Завтра, иду в кино. Он как-то сразу сник. — Что вы погрустнели? — написала она под своим же ответом. — Я хотел пригласить вас в кино. — Ну, так я с вами и иду. Он опять повеселел: — Хорошая шутка. Она прочитала и засмеялась. Парни курили сигареты. — Напишите номер телефона, а завтра днем мой брат — он способен говорить — позвонит вам и договорится за меня о нашей встрече. И пока вы будете говорить с братом, я буду слушать ваш голос. — Как, разве ты слышишь? — удивилась в голосе она. — Да, просто, когда ты писала, я смотрел на твою руку. Смотри на руку, я пишу цифры. Позвони мне в час дня, договорились, до свидания, — сказала она. До свидания, — прошептал он. Она ушла от него, в руках сжимая цветы, и скрылась за домом. А он подошел к парням. Дан, ты с каких пор стал глухонемым? — смеялись они. Всего несколько минут назад, — шутил он. Ну, а как с телефончиком? — спросили они. Номер есть, — ответил он, — но последние две цифры написала специально неразборчиво. Ну, что ж, прокрутим все варианты… Желаем тебе удачи, — смеялись парни. Ей еще предстоит узнать, что похожи с братом мы, как близнецы. Со временем она полюбит, но никогда не узнает, что полюбила меня, а не его.
текст (с) Ярослав Васюткевич
иллюстрации (с) Милорад Васюткевич