17.12.18 04:12
Насилие, совершенное буднично, миллионы раз повторяясь и повторяясь, перестает шокировать, а человек перестает его замечать в силу защитных свойств психики. Однако, насилие, пережитое человеком, навсегда остается в его сознании, формируя его мировоззрение.
Драма обыденности
В короткометражке 2007 года Türelem / With a Little Patience Ласло Немеша показывается один из тысяч обычных дней, рабочих будней сотрудников концлагеря. Весь фильм снят одним кадром. Мы сразу встречаемся с главным действующим персонажем, женщиной-сотрудницей одного из лагерей, она «приходит» в кадр из леса, передвигается по пространству некой канцелярии, бухгалтерии, что-то печатает на машинке, перекладывает бумаги, здоровается с сотрудниками, напрягается при появление начальства и, даже, успевает получить брошку, вероятно, подарок влюбленного мужчины. Все это происходит в душном пространстве, мы испытываем постоянное напряжение, которое возникает по непонятным для нас причинам, даже лес, из которого приходит главный персонаж не несет в себе свежего облегчения, он, наоборот грозен и таит опасности. Лишь в конце, главный персонаж вновь выходит за пределы душного пространства канцелярии, в лес, и теперь мы видим скрытую опасность. Мы видим пленных евреев, которых привезли или увозят на расстрел. Мы видим фигуру женщины по ту сторону офиса и жизни, ее взгляд с мольбой, обращенный к главной героине. Эта еврейская женщина скоро перестанет существовать, а главный персонаж продолжил выполнять свои ежедневные поручения, и будет носить подаренную брошку и, если повезет, и она останется в живых или вернется из плена, они создадут семью. Будут голодать в Германии года нулевого, переживут все унижения от войск победителей и через позор, и упорный труд будут восстанавливать Германию постнацистского толка.
Итак, что мы имеем в самом начале, в этой короткометражке? Нам дана точка зрения обычного работника 3 рейха. До этого была точка зрения победителей (советская, американская и т.д.), самих евреев («Список Шиндлер», недавний полнометражный фильм «Сын Саула» Ласло Немеша об этом же). Теперь же мы встречаемся с обывателем третьего рейха. Причем, если у Генриха Бёлля это люди уже испытавшие поражение, унижение и позор, то тут, в фильме Немеша это еще впереди.
Türelem / With a Little Patience ((László Nemes), 2007
Насилие и постнасилие
Немеш – кино эмоциональное, в отличие от рационального Триера, выдающего эмоции ритмично, порционно. У Немеша нет порций, а есть постоянный непрерываемый поток страха, напряжения, которое захватывает сразу и только по возрастающей амплитуде доходит до точки взрыва, но не взрывается, а остается неисчерпаемым источником боли и трагедии, у которой есть начало, но нет конца. Выходя из кинозала, нажимая «стоп» на цифровом проигрывателе, зритель не выходит из состояния напряжения в состояние облегчения и завершения ужаса через катарсис, а остается в вечно длящемся облаке невозможного страха.
Страх от насилия живет в нас, которые не имеют к зверствам фашистов никакого отношения, лишь опосредованно, но фильм вскрывает глубинные слои подсознания, где мы продолжаем быть очевидцами и соучастниками преступлений. Особенно хорошо об этом насилие известно жителям Боснии, Сирии, Донецка и Луганска. Люди, пережившие бомбежки, вой сирен, визг летящих мин и разрывы снарядов, кровь на мостовых, навсегда запечатлевают на своей онтологической роговице все ужасы войны. Они как стоп-кадры зависают в сознании, ни чем и ни кем не изгоняемые, даже самим временем.
Любое действие, даже самое бытовое навсегда связано с тем насилием, которое им пришлось испытать, увидеть собственными глазами. Так или иначе, оно руководит их поведением и формирует мировоззрение и философию жизни. Как однажды голодавшие всегда будут собирать про запас крупы и спички, так граждане, пережившие насилие будут в своих действиях руководствоваться посттравматическим опытом, полученным однажды. Это для них приготовлена фраза: «Вы же не хотите, чтобы у нас было так, как в Боснии или в Украине?» И они всегда будут делать так, чтобы не было войны, так как надо.
Laszlo Nemes (c) Anne Maniglier / Источник: annemaniglier.com
У Немеша я замечаю синдром постнасилия, как у тех, кто был подвергнут насилию, так у самих насильников или их внуков. Теперь кровью пугают милых европейских бюргеров, чьи деды воевали в рядах вермахта. Именно они больше всего боятся фразы: «можем повторить» и уступают новым евразийским насильникам на железных конях.
Свидетели и очевидцы
Очень часто среди свидетелей ШОА, мы встречаем таких, которые или видели/слышали или сами принудительно принимали участие в карательных действиях фашистов. Ощущая очевидную угрозу собственной жизни, они вынуждены были охранять пленных евреев, закапывать тела после экзекуции, сортировать вещи, одежду, драгоценности, вырывать золотые зубы и даже самим расстреливать невинных жертв. А чем житель рейха отличался от пленных и гражданских с оккупированных территорий, которых сначала заставляли расстреливать евреев, а потом и их самих к вечеру отправляли в выкопанные утром их руками рвы/могилы? Только тем, что у пленных и оккупированных гражданских смерть была почти мгновенной, а у казуального жителя рейха – отложенной. И те, и другие оказались в условиях несовместимых с обычной жизнью, все были поставлены в условия, не предусматривающие сохранения человеческой сущности. Лишь скорость распада у всех была различна.
У Немеша нет этого разделения. Не только немота, равнодушие, уход в себя, но и страх смерти и страх боли осуждаются им. Не только открытая поддержка нацистов, но и любовь осуждается режиссером в этом коротком фильме о смерти. Не может быть никакой любви, подарков, ухаживаний, когда совсем рядом убивают сотнями и тысячами только потому, что они молятся иначе и имеют другую этническую принадлежность.
В фильме нет ответа на вопрос, как люди, оставшиеся в живых после Второй мировой в живых, жили с чувством вины, но такой ответ есть в книге Отца Патрика Дебуа1. Среди многих опрошенных им и его командой в период поисков свидетелей ШОА в Украине есть один такой свидетель. Когда к нему обратились с просьбой рассказать о тех событиях, он стал кричать, что пойдет в сельсовет и будет жаловаться, что вызовет милицию и т.д. Это тоже форма запоздалого желания прийти на помощь, тогда он не посмел этого сделать под дулом немецкого автомата, а теперь, когда его просьбой о воспоминании выводят из сконструированной за многие десятилетия зоны/короба комфорта, он начинает «звать» на помощь. Это чистосердечное признание, снятие с души и сердца тяжелого камня. В эпоху постнасилия очевидец насилия становится соучастником насилия, а через это «совершает» сам насилие, которое живет в его душе.
Желание советского и постсоветского человека говорить добровольно/откровенно только после отмашки райкома, сельсовета, мэрии говорит о том, что он, я, они также бы стреляли в евреев, если бы получили такую отмашку. Судьба полицая, капо, власовца – это не дело случая, а настоящая закономерность, диалектика онтологии, отрицание через отрицание, желание сохранить/сохраниться вопреки всему. Нам сегодня известно благодаря Примо Леви2 и другим узникам концлагерей, что в таких пограничных событиях/состояниях невозможно остаться сухим. Нечеловеческий опыт концлагерей и таких его представителей, как капо, участник зондеркоманды, «мусульманин» или доходяга советского ГУЛАГа, преследует на протяжении многих лет, оставшихся в живых, оставшиеся десятилетия тихой, послевоенной жизни. И, например, Примо Леви расстался с такой жизнью, с жизнью очевидца и участника нечеловеческого напряжения, считая, что человек не может выйти из такого ада сохранив все человеческое. Но в те моменты, этот опыт был еще неведом людям.
Книга о. Патрика Дюбуа. Издательство: Дух і Літера. - Киев, 2011
Один из выживших после расстрела евреев со временем стал поваром. Я думаю, что повар – это такая форма протеста против насилия и смерти, против небытия, в память погибшим в Холокост. Еда, пища, прием пищи, любовь к еде, готовка всегда ассоциировалась с ранних христианских времен, как грех, как шаг к бездне, как наказание за отступничество, за слабость, а теперь после Холокоста, любовь к пище, даже чревоугодие можно, в некоторых случаях рассматривать, как акт любви к жизни, акт памяти и желание жизни.
Summary
Что ж, подведем итоги. Насилие буднично, когда оно совершается в тоталитарном обществе, где грань между насильником и жертвой изменчива, во-первых. Во-вторых, суета мыслей позволяет сохранить физиологию разума (именно так я бы назвал этот процесс, процесс подмены реальности). Отказ от критического самоанализа позволяет отложить вопросы совести на более поздний срок. Брошка от любимого, с одной стороны, не позволяет сойти с ума, с другой, не дает взглянуть на трагические события, прикрывает их.
Насилие, пережитое в тоталитарном обществе, формирует человека и руководит его поступками уже в эпоху постнасилия. Пережитый животный страх за собственную жизнь, так или иначе, заставляет человека быть лояльным к проявлениям лжи и агрессии. И это непосредственно связано со следующим пунктом нашего разбора: свидетели и очевидцы. По сути дела, они ни чем не отличались от жертв, для которых они вырывали утром рвы и, которых они потом закапывали в этих самых ямах. Их можно назвать выжившими жертвами. Однако благодаря Примо Леви3, мы знаем, что эта вторая жизнь, дарованная случаем, провидением, Богом, кому как угодно, с одной стороны была подарком, а с другой, неподъемным, нравственно-тягостным крестом и грузом для человека. Поскольку по Леви выжить в тех условиях абсолютного насилия невозможно, а точнее, возможно, если ты, так или иначе, пошел на сделку с совестью, став капо, полицаем, стукачом и пр. Сам человек, порой, не в состоянии был понять, как он выжил в аду концлагерей, о чем красноречиво говорит книга Отца Патрика Дюбуа. Иначе, как понять реакцию мужчины, который когда-то был свидетелем расстрела евреев и на вопрос, что он видел, он стал кричать, что вызовет милицию. Защитная реакция жертвы, чудом выжившей и принявшей на себя за этот подарок нравственные муки.
Yarr Zabratski
1 Отець Патрік Дебуа. Хранитель Спогадів. Кривавими слідами Голокосту. — К.: Дух і Літера, 2011.
2 Примо Леви. Канувшие и спасенные. — М.: Новое издательство, 2010
3 Примо Леви. Человек ли это? — М.: Текст, 2011