Донецкая мифология: смена концептов, или Уголь, Розы и Футбол

Юность Донбасса. Худ. Борис Вакс / Источник: borisvaks.ru

 

Советский миф «Донбасс – шахтерский край» стал заменой космогонии Донецка, «шахтерской столицы», он стал первоосновой и базовым фундаментом для последующего развития не только официальных, но и маргинальных мифологических сюжетов. К маргинальным в советский период можно отнести миф о «новом Вавилоне», о Донецке как смешении языков и народов в своеобразной стихийной вольнице.


ХХ век возродил древний миф во всей его массовой подсознательной мощи с невиданной доселе силой. Сама природа новой мифологичности оказалась адекватной ощущениям человека, который оторвался от своих сельских родовых корней и отправился в город индустриальной эпохи, парадоксальным образом объединивший чувство абсолютного одиночества и причастности к массе таких же людей.

 

Городская среда, отчуждая своих жителей от родового, сельского, первично мифологичного источника, формирует мифологию второго порядка. Пресловутая массовая культура, как бы ругаема она ни была, есть некая попытка стандартизировать, усреднить, упростить нарастающий поток информации, а значит – и упростить жизнь горожанину, отменить психологически некомфортные проблемы выбора, решить за человека. В таком мире действительно удобнее жить. Современные социокультурные мифы города возвращают человеку утраченную коллективность, «инкорпорированность» (А.Ф.Лосев), ощущение причастности к чему-то большему и повышающему социальную значимость, статус каждого. Эту черту М.К.Мамардашвили определял как мифологическую соучастность, приобщающую профанное бытие  человека к сакральному смыслу, сообщающую жизни человека высшую целесообразность.

 

Новые мифы инкорпорируют одинокого человека в среду, пусть мифическую, виртуальную, иллюзорную, но коллективную. Быть, например, дончанином – это быть уже не просто одиноким и никому не нужным Х, а быть членом некоего сообщества равных по значимости людей, например, быть жителем города шахтерской славы, быть пресловутым «жителем Донбасса», которому хоть за что-то, но «спасибо» от других украинцев, быть болельщиком «Шахтера». А это значит – иметь большое количество пусть даже незнакомых тебе, сиюминутных, виртуальных, но все-таки сотоварищей, земляков, единомышленников. А еще это означает противостоять другим – не дончанам, не болельщикам «Шахтера», не «східнякам», т.е. тем, которые к этой общности не принадлежат, и значит, не защищены нашим сакральным коллективом.

 

В древнейшие времена такие функции выполняет мифологический род со своими табу, жертвоприношениями, ритуалами, теперь на смену им приходят ритуалы новой, городской, массовой эпохи, но смысл остается очень похожим – мы создаем мифы, чтобы защититься от враждебного мира, чтобы не остаться в одиночестве, чтобы передоверить большую часть собственного жизненного опыта уже сформированным в массовой культуре истинам, переложить ответственность выбора на плечи коллектива: «Я не один такой, нас много»; «Это уже было однажды; это уже делалось до меня»; «Это придумали другие умные люди»; «Это всем известно»; «Быть, как все»; «Все так думают»; «Жить, как люди»; «Быть не хуже людей»; «Все говорят» и т.п.

 

Роже Кайуа в книге «Париж – современный миф» утверждает, что существуют некие представления о большом городе, обладающие принудительной силой коллективной психологии. Это мифическое представление, «столь сильно действующее на воображение, что практически никогда не ставится вопрос о его достоверности». Так, мифология Парижа создает в воспринимающем ее сознании уверенность в существовании другого, иллюзорного, призрачного Парижа, который для адресата мифа более реален, потому что «знакомый ему Париж – не единственный и даже не настоящий Париж, что это лишь блестяще освещенная, слишком нормальная декорация».

 

В качестве предпосылок формирования мифа Парижа, например, Роже Кайуа указывает рост концентрации промышленности, исход из деревень, перенаселенность городов, пролетаризацию населения. Возникает парадокс – оторванный от культурных истоков, выведенный из равновесия человек ощущает болезненную, пугающую новизну в своей жизни,  но формы освоения этой новизны-утраты предлагает исконные, мифологические, «возведение городской жизни в ранг мифа непосредственным образом означало резкий поворот к современности».

 

Подобные процессы отмечает и современный исследователь рекламных мифов Андрей Ульяновский: «В силу неукорененности человека ему требуются фиксирующие его в социальном пространстве концепции. Эти симулякры в избытке поставляются ему социумом. Социальный миф характеризуется разумной уступкой больших зон объемлющего социальному организму». Это, пожалуй, и есть наиболее пригодная почва для создания социокультурных мифов, которые дают «некую компенсацию и дополнение недостающей, но очень важной для человека информации».

 

Городские мифы выбирают себе в качестве точки отсчета прецедент, например, наиболее преобладающий атрибут при образовании города (город шахт, город терриконов, город златоглавых церквей, город корабелов  и т.п.) или факт свершившейся революции, которая теперь и будет той сакральной, священной осью «нового мира», по которой будут сверяться, проверяться и мифически объясняться все последующие события. Прецедентность, как известно, присуща и древней, и современной мифологии.

 

План Луганска 1912 года / Источник: antikvar.ua

 

Причем в обоих случаях прецедентное событие утрачивает свой конкретный, частный, индивидуально-человеческий смысл, обобщается, символизируется. Этот процесс по отношению к социальной ремифологизации замечательно охарактеризован Роланом Бартом. В таком процессе всегда имеется надстроенная семиологическая система: здесь есть означающее, которое само представляет собой первичную семиологическую систему, есть означаемое, наконец, есть репрезентация означаемого посредством означающего. Например, в образе Донецка есть и означающее (терриконы – часть шахтного производства), и означаемое (на территории Донецка много терриконов), в результате чего и происходит их взаимная репрезентация.  При этом прежнее означающее становится означаемым, миф становится опустошающей формой для обедненного содержания. Мифы – не примеры, не символы, не знаки, они – алиби идеи. Именно в этом и заключается суть создания вторичной семиологической системы в мифе. Миф натурализует свой концепт, делает его настолько живым, убедительным, настоящим, естественным (терриконы на реальном фоне города, общим планом, но со всеми узнаваемыми ландшафтами), что адресат даже не замечает его ненатуральности, навязчивой искусственности. Согласно точному определению Ролана Барта, «миф представляет собой такое слово, в оправдание которого приведены слишком сильные доводы».

 

Такая мифологическая система не требует и даже не допускает верификации,  сомнений в своей истинности. Создается непротиворечивая модель мира, в которой человеку комфортно существовать, которая открыта его соучастию, в которой все знакомо и понятно. В случае ее умелой смоделированности средствами массовой коммуникации, она уже не требует проверок извне, она абсолютно достоверна для того, кто в ней существует и фанатично ей предан. Например, одной из жертв таких «мелких» мифологических неточностей стала укрепившаяся в донецкой мифологии идея тождественности понятий «Донбасс» и «Донецк», почти постоянное их употребление в СМИ Донецка, в идеологических лозунгах, в речах политических деятелей и в обыденном сознании как легко взаимозаменяемых. Момент разницы уровня жизни в городе Донецке и в городах и городках, рабочих поселках, например, Донецкой области, разумеется, слоганами и идеологемами не учитывался и не учитывается. О включении же Луганской области в понятие «Донбасс» в Донецке вспоминают очень редко, по крайней мере, заголовки в донецких газетах, названия передач, лозунги, активно «украшавшие» Донецк в советское время и «украсившие» его в последние годы, как правило, следуют логике «Говорим Донбасс – подразумеваем Донецк».

 

Правда, за предложенную мифом массовую комфортность, психологическое удобство человеку приходится платить: виртуальная реальность усредненной нормы претендует на то, чтобы быть «более настоящей», чем действительная жизнь, заменить собой реальность, вытеснить ее. Поэтому образы и слоганы массовой культуры («Герои трудового Донбасса», «Гордость Донбасса», «Влюбись в свой город!», «Болей за «Шахтер»!») становятся не просто символами и предметами культа, но и элементами нашей повседневной жизни, агрессивно и незаметно проникая в нее.

 

Говоря об агрессивности, я имею в виду исключительно формы воздействия. Роже Кайуа замечает, что подобные процессы сопровождают рождение мифологии любого города, где всегда происходит пересмотр ценностей, направленный «на то, чтобы устранить их слабые составляющие и, напротив, привнести в систему  те, что отмечены агрессивностью и предприимчивостью». Так горожанину подается «императивный пример» коллективного «восторженно-увлекательного видения».

 

Подобные процессы начинают «бродить» при образовании любой городской среды, но для подлинной массовой мифологии второго порядка нужна встреча внутренне вызревающего позыва горожан к объединению в социокультурную общность и сильной идеологии, встреча мифологемы и идеологемы при обязательном содействии кого-то, кому это очень нужно и выгодно. Мифологизация Донецка произошла именно благодаря такой встрече.

 

Уголь

 

Процесс официальной, идеологически подкрепленной мифологизации Донецка начался в 20-е – 30-е годы ХХ века. По замечательному выражению А.Я.Флиера, эпоха построения социализма и знаменитая теория «социалистического реализма в искусстве» были, по сути, первой профессиональной теорией массовой культуры, причем не только теоретиками, но и первыми ее практиками стали именно советские политические деятели, идеологи и журналисты. Первые советские мифы Донецка «били» на трудовые чувства, на промышленный энтузиазм и создание «новой исторической общности» – города шахтеров, шахтеров и еще раз шахтеров. Так появились «Донецк – город шахт», «город трудовой славы», «город терриконов», «город людей труда», «город горняков и горняцкой славы», «город черного золота», «город угольной славы» и т.п. Эти идеологемы стали своеобразными магическими заклятиями, которые дополнял культ новых богов, «первогероев» труда: Стаханова, Изотова, Мазая и др.

 

Несоответствие нищей, голодной и грязной реальности гордым слоганам, как и положено хорошо сделанному мифу, никого не волновало, факты приписок суточных выработок и трудодней прославленным именам воспринимались, я думаю, где-то так же, как факты приписывания в древних литературах вновь созданных текстов «чтимым именам» авторитетных Гомера или Соломона. Мифы создавались не как отражение реального положения вещей, а как пресловутые «светлые цели», и «легкие» неточности только прибавляли им убедительной силы, придавали им особый аромат лучшей гордой и свободной жизни.

 

Советский миф «Донбасс – шахтерский край» стал заменой космогонии Донецка, «шахтерской столицы», он стал первоосновой и базовым фундаментом для последующего развития не только официальных, но и маргинальных мифологических сюжетов. К маргинальным в советский период можно отнести миф о «новом Вавилоне», о Донецке как смешении языков и народов в своеобразной стихийной вольнице. Но и этот миф вырос из «шахтного» прецедента, поскольку это «столпотворение народов» формировалось в попытках убежать от коллективизации и раскулачивания, а это было возможно только при поступлении на работу в промышленный сектор, в основном на шахты.

 

 

Сама история Донецка индустриального содержит в себе сложности определения прецедента: Донецк металлургический или Донецк угольный? На знаменитый «горючий камень» в недрах донецкой земли обратил внимание Петр І, предсказав ему большое будущее.  Джон Джеймс Хьюз начал свой проект именно со строительства металлургического завода, отсюда и появился летом 1869 года рабочий поселок, а впоследствии – «посад с упрощенным городским управлением Бахмутского уезда Екатеринославской губернии», то есть собственно Юзовка, но этот поселок сросся с уже существовавшим шахтным поселком Александровского рудника. В конце апреля 1871 года была задута первая юзовская домна, а не открыта первая шахта. Но первые шахты на территории Донецка появились раньше Юзовки, например, знаменитая Гурьевская шахта в той же Александровке упоминается с 1842 года.

 

И в советское время на Донбассе строились и активно функционировали не только шахты, но и металлургические, коксохимические предприятия. Но мифологизация Донецка равнодушна к его истории. Миф не терпит рассеивания, он должен быть максимально убедительным и «бить», по возможности, в один запоминающийся образ. Концепт угля оказался, во-первых, реально преобладающим, а во-вторых, самым понятным, ярким, узнаваемым, так сказать, пригодным для того, чтобы стать мифом, объединяющим этот город.

 

Отдаленной памятью об исторической справедливости остались фигуры металлурга и шахтера, украшающие собой Донецкий железнодорожный вокзал, советский лозунг «Донецк – это уголь, Донецк – это сталь, Донецк – это люди, смотрящие вдаль», да еще несколько редких примеров. Уголь, гораздо более представимый, изобразительный, чем металл, стал донецким концептом номер один.

 

Реальная история города, его юзовский период в советских СМИ осторожно купировалось, но само «шахтное» происхождение города вполне легло в матрицу советской трудовой славы. С этих пор все другие достижения и сферы развития этого города будут, как правило, мифологически маргинальными и станут сопровождаться замечательно показательными допущениями «но» и «не только»: «Донецк – это не только город шахт, но и город… (университетов, театров, парков)». Символы Донецка стабильны и неизменны – перепачканные угольной пылью лица шахтеров, терриконы на фоне города, глыба угля, шахтерская коногонка, памятник шахтеру, держащему кусок добытого угля и т.п.

 

Вполне задействованными мифологемы угля и шахт остаются и сегодня. Хотя и не столь активно, как в советский период, они, во-первых, периодически оживляются в рекламных и печатных образах. Например, в Донецке обязательны изображения лиц шахтеров в угольной пыли на рекламных щитах партий, позиционирующих себя как трудовые, и предвыборные рекламные фотографии кандидатов с шахтерами. Во-вторых, они сохраняются в традиционном принципе номинации всего, что представляет Донецк: фирменный поезд и танцевальный коллектив «Уголек», футбольная команда «Шахтер» с символом Крота и слоганами типа «Кубок (медали) на гора!», магазины, гостиницы и кафе «Горняк», «Уголек», «Шахтер», «Шахтарочка» и т.п. День города Донецка, естественно, совпадает с Днем Шахтера, который отмечается в последнее воскресенье августа в связи с установлением Алексеем Стахановым знаменитого рекорда угледобычи в ночь с 30 на 31 августа.

 

Прекрасным примером мифологической живучести и оборачиваемости шахтерской мифологемы является герб Донецка. Рука, держащая «золотой горный молоток» (как сказано в официальном описании), разумеется, должна символизировать главенство шахтерского труда для обозначения этого города. Тем более, что «кисть правой руки» явно возвышается из-под земли: нижняя часть герба версии 1968 года – черная, верхняя – голубая, «чистое небо донецкое», в полном соответствии с нашим неофициальным гимном, любимой песней всех, идентифицирующих себя с Донецком: «Что ты знаешь о солнце, если в шахте ты не был…». Золотая звезда, конечно, символизирует золотую советскую власть. Когда в 1995 году герб обновили, то, фактически, использовали все те же символы, наполнив их несколько измененным содержанием несколько изменившейся жизни. Лучше авторов описания я не скажу: «Щит герба стал лазурно-черным. Верхнее поле щита лазурного цвета символизирует величие и красоту архитектурного и растительного облика города. Нижнее поле чёрного цвета символизирует богатые природные запасы и интенсивную разработку каменного угля. Рабочая рука, крепко держащая высоко поднятый молот, символизирует, что город один из крупнейших индустриальных центров страны. Золотая пятиконечная звезда символизирует бережливое отношение к богатствам, созданным природой и трудом народа, могущество, справедливость и веру в лучшее будущее». В общем, все сработало и еще раз подтвердило свою мифологическую пригодность.

 

Старые агитки на новую тему. Меняются цвета и лозунги, стилистика остается неизменной

 

Разумеется, этот концепт истирается и устаревает: и по объективным причинам (Донецк становится все менее и менее определяемым угольной промышленностью, Донбасс уже даже официально примеряет на себя далеко не гордое имя промышленно депрессивного региона), и по причинам сугубо мифологическим (как слишком яркий образ, он нуждается в постоянной дополнительной символизации, но как концепт однозначный, не допускает обновлений). При этом замечу, что сила доброго, старого угля далеко не исчерпана. Например, официальными символами Донецка, принимающего Евро-2012, были стадион «Донбасс-Арена», роза и стилизованная угольная груда. Уголь и роза соответствовали обновленному слогану Донецка «Сила и красота».

 

Розы

 

Мифологема «угольного Донецка» породила и не менее знаменитую «Донецк – город миллиона роз» (согласно все той же маргинальной дополнительности: «у нас не только шахты, но и розы»). Не случайно со времени активного функционирования этой мифологемы «открыточным» символом Донецка становится уже упомянутый памятник шахтеру на фоне большой клумбы роз. Фактической основой такого мифа также стали причины промышленного характера. Донецк был включен ЮНЕСКО в десятку самых озелененных молодых промышленных городов Европы, активно развивающийся город подошел к черте миллионного населения, и родился лозунг-мифологема: «Каждому жителю Донецка – по кусту роз!». Мифологическая удачность образа розы, наглядно представимого, конкретного, «открыточно»-символичного, оживила, или, говоря определением Бодрийяра, «ободрила» собой мифологему угля.

 

Средства массовой коммуникации города в советский период 70х-80х гг. активно создавали и эксплуатировали  культ  «угольно-розового» города-миллионера. Так Донецк перешел на второй виток мифологического культа. Как и всякая удачно найденная мифологема, этот образ открепился от своего означаемого, концепт натурализовался и зажил собственной жизнью всепобеждающего и все заменяющего штампа  безотносительно к реальной динамике  количества жителей Донецка, озеленения города и т.п.

 

В полном соответствии с логикой мифологизации концепт «города миллиона роз» активно функционирует в донецких СМИ и сегодня, абсолютно не верифицируясь в явно изменившейся ситуации. Теперь уже «розовая» мифологема сама порождает из себя новые мифы, и в этом смысле абсолютно не случайна оговорка журналистки газеты «Салон Дона и Баса», которая в 2004 году описывала Донецк уже как «город миллионов роз».

 

Разумеется, никак не обошлось без роз и на гербе Донецка. Если в 1968 году их не было и не могло быть, то уже в версии 1995 они не просто присутствуют, но и стали золотыми в этом «городе золотом под небом голубым»: «Сверху щита расположена золотая корона с пятью башенками, на которой написаны цифры «1869» – год основания города. Снизу щит обрамлён двумя положенными накрест золотыми ветвями розы, между которыми на красной муаровой ленте золотыми буквами написано название города «Донецк».

 

Многочисленные журналистские опросы гостей Донецка во время Евро-2012 показали активную «живучесть», а значит – продуктивную правильность этой мифологемы. Правда, своеобразный рейтинг символов Донецка в восприятии иностранцев не соответствует, так сказать, официальной мифологической пирамиде Донецка. Для нас это «уголь – розы – «Шахтер» и Донбасс-Арена».  Из иностранцев редко кто вспоминал о шахтерской славе, разве что гости из бывших советских республик. На изображение угля на плакатах реагировали вяло, многие не расшифровали смысла этой картинки вообще. Даже футбольные символы на футбольном чемпионате оказались третьими по частоте упоминания. Первое место пришлось именно на удивление иностранцев от «зеленого города», «роскошной зелени», «утопающего в цветах и деревьях города», обилия парков, скверов и давно забытого для Европы понятия – цветочных клумб. Французские болельщики так полюбили наши розы, что даже обижались на англичан за испорченные клумбы около облюбованного ими паба «Золотой лев».  Так что розы оказались именно тем символом Донецка, на который гости города отреагировали наиболее адекватно и охотно.

Что же до второго места этого рейтинга – о нем речь впереди, и это одна из наибольших неожиданностей донецкой мифологии.

 

Донецкий характер. «Донецкие»

 

Идея добычи угля как главного и определяющего занятия всех донетчан в полном соответствии с мифологической логикой получила свое продолжение в идее об особом донецком характере, причем именно здесь впервые встретились мифология идеологическая, официальная и ответная внутренняя реакция социума. Шахтный мифологический прецедент Донецка, как и всякий  другой миф, равнодушен к противоречиям и выборочен по сути.  Примеры аварий, высокого травматизма, опасности для жизни, тяжелейших условий труда на шахтах в него не входят. Некоторую часть этих фактов, напротив, мифу удалось приспособить под свой упрощенный порядок.

 

Так, мысль «Труд шахтера необыкновенно тяжел» превратилась в мифологический концепт, давший жизнь новому мифу, последствия которого мы можем наблюдать и сегодня – значит, «Не всякому по силам быть шахтером» – следовательно, «Существует особый шахтерский характер». Идея о горняцком характере тут же парадоксальным, бриколажным, если воспользоваться определением К.Леви-Стросса, образом обернулась в свое обратное – симулякр «Все дончане обладают особым складом характера», «Донбассовец – это особый тип личности с горняцким характером». Эта идея настолько соответствовала и коллективной соучастности, и представимости, и узнаваемости, а, главное, мифологической бинарности «свои» – «чужие», что стала распространяться в Донбассе подобно эпидемии.

 

С ее помощью решались и решаются идеологические проблемы прямого противостояния, как, например, в годы Великой Отечественной войны. Известная цитата «Донбасс никто не ставил на колени, и никому поставить не дано», «переквалифицировавшись» из поэтической строчки в слоган, настолько греет патриотические донбасские чувства, что используется часто не просто не по назначению, но стала уже и предметом насмешек над донецкой исключительностью и гордостью в неприличных анекдотах. А с другой стороны, она действительно чрезвычайно мифологична, ведь ее буквальное, не мифологическое прочтение, вероятно, должно предполагать существование некоторого количества регионов (городов, краев…), которые, в отличие от Донбасса, вполне представимы на коленях.

 

Юзовка. Коксовый цех / Источник antikvar.ua

 

С помощью мифологемы особого донбасского характера в разговорах футбольных болельщиков и в региональных СМИ решались даже вопросы неровной игры донецкой футбольной команды «Шахтер», которая никак не могла добиться чемпионства, но брала кубок СССР по футболу, а затем и кубок Украины: это объяснялось особым, «кубковым характером» команды, который в комментариях донецких журналистов часто трактовался как, по сути, очередное проявление «горняцкого характера».

 

В период формирования мифа о том, что на фоне экономически неуспешных областей Украины только Донбасс успешен (другая, более агрессивная версия этого же мифа – «Донбасс кормит всю Украину»), мифологема горняцкого характера всплыла в знаменитой фразе бывшего губернатора Донецкой области: «Донбасс порожняк не гонит» (совершенно не случайно примененной и к футбольной теме, когда, наконец, «Шахтер» стал чемпионом Украины по футболу). Вспомним, что ту же силу, означенную углем, мы встречаем в слогане Донецка, принимающего европейский чемпионат по футболу в 2012 году.

 

Именно через горняцкий донбасский характер в 2005 году Данило Яневский дал очень интересное, на мой взгляд, описание «феномена Януковича» в одном из портретных очерков книги «Обличчя помаранчевої революції». По мнению публициста, понять личность Виктора Януковича невозможно без попытки ответа на вопрос «Что такое Донбасс?». В этом контексте Донбасс предстает для автора принципиально иным способом решения основного для каждого человека вопроса выживания и возобновления. Это регион добытчиков, которые в отличие от большинства других людей, решают этот вопрос не НА земле, а ПОД ней. Именно эта, опасная, рискованная, но и статусная в советское время, добыча определяет характер сильный, независимый, мощный, так сказать, «не расслабляющийся». Эта сила умножена на оторванность от рода, собственно бегство «на шахты», поскольку для многих скрывать свои корни и означало выжить. То есть главная установка –  никому не верить, рассчитывать только на себя, уважать силу и ни к кому не поворачиваться спиной ни при каких обстоятельствах. С развалом Советского Союза, сменой индустриальной эпохи на информационную, ценящую принципиально иные качества, этот характер приобретает и очевидную агрессию – от потери статуса, от ощущения собственной ненужности и брошенности, своеобразного предательства, а значит, враждебности «чужих». Консервативность «мира добычи» вынуждает строить собственную этическую систему по собственным «понятиям», главным из которых есть желание выжить любой ценой, вырваться «из-под земли» и никогда не вернуться туда больше.

 

При всей, возможно, излишней категоричности и даже публицистической провокативности, Данило Яневский заканчивает очерк на положительном пафосе отношения к донбасскому лидеру: «Я снимаю перед ним шляпу – из уважения. Он выжил и состоялся там и тогда, где и когда я, например, уже давно бы умер.

Разве такой пример не заслуживает уважения хотя бы одного мужчины?».

 

Мифологема сильного донбасского характера стала основой знаменитого мифа о «донецких», устроивших у себя в городе особое государство беспредела и экспансирующих этот порядок по всей Украине; мифа откровенно агрессивного, уже не промышленно-героического, не экономически-успешливого, но криминально-героического характера. Так рождаются парадоксы мифологического сознания, при которых факты взрывов, убийств, рэкета в Донецке вызывают не осуждение, а своеобразную гордость по поводу того, что у нас «свои» понятия и законы, мы живем по «своим» правилам, и «чужим» здесь делать нечего.

 

В свое время Ролан Барт считал одним из наиболее опасных «пережитков» мифа бинарное деление мира на верх – низ, добро – зло, черное – белое и т.п. Такие антитезы, некогда созданные человеком для упорядочения мира, в современной ситуации мешают, по мнению ученого, смысловой полноте восприятия мира, их необходимо, но невозможно разрушить. Эта невозможность связана с глубочайшей подсознательной укорененностью бинарной систематики мира, линия смысла проходит именно по этим тысячелетним противопоставлениям. И поскольку мифологичная современность, по Барту, это постепенное непрерывное испарение смысла, человек должен стараться научиться сохранять и понимать смысл в сложившемся «диктате структур», научиться обманывать и обыгрывать мифологическую схематичность.

 

В мифе о «донецких» местная мифология дошла до критической точки такого схематизма, разделения мира на «своих» и «чужих», поскольку в ситуации после декабря 2004 года эта структура из мифа действия (каковым является всякий миф, требующий непосредственного соучастия каждого по «улучшению показателей», по «героическому беззаветному труду» и т.п.) превратилась в миф противодействия. И мы, помимо своей воли, оказались в мире, поделенном на «своих», «донецких», «восточных» и «чужих», «националистических», «западных». Не успев оглянуться, мы стали жить в виртуальной стране, в которой не одна столица, а вне ее, две других – мифологических, Львов и Донецк. Мы очутились на самом краю пропасти, якобы неотменимо и несоединимо разделяющей мифологические Восток и Запад, как в сказке, где обратного хода никогда нет, и только один раз «направо пойдешь – в Донецк попадешь», и, вероятно, «назад не воротишься». Совершенно не случайно (а миф – вещь серьезная и опасная, и случайностей в нем не бывает) в мифологической истерике мы стали даже в политической аналитике цитировать Киплинга. Мол, «Восток – это восток, а запад – это запад. И они никогда не сойдутся», – это писано точно про ситуацию в современной Украине (газета «Город» – 3.12.2004).

 

Справедливости ради следует отметить, что и ответные требования «окружить весь Донбасс колючей проволокой», лозунги «Весь Донбасс – сплошная зона», «Донбасс – начало Уркаины», «донбассяне – позор Украины», попытки «изучения» донбасских новороссов, Homo donetskus и, в конце концов, печально знаменитое «Спасибо жителям Донбасса…» суть мифологемы того же опасного и истеричного порядка. В телевизионных проектах исследуют и препарируют мифических донецких, как например, в «Большой политике с Евгением Кисилевым: «Донецк и донецкие. Где правда, а где стереотипы о них сегодня, спустя ровно 50 лет после создания Донецко-Криворожской республики и рождения самого слова Донецк?». В украинском медиа пространстве активно обсуждаются «донецкие риски и опасности»: донбассизация Украины; превращение Украины по образцу Донбасса в многонациональное, а значит – вненациональное общежитие, в криминальное гетто; политическая оккупация донецкого быдла и зомбированных работяг.

 

Так ложная аффилиация, описанная Андреем Ульяновским,  вырастает в наиболее эффективную (в этом качестве хорошо известную рекламистам), но тем и более опасную форму мифологии, которая «использует второй механизм объединения-аффилиации – сплачивание против окружающего антагониста – врага».

 

Собственно в Донецке эта мифологема используется тоже довольно активно. Официально – спокойно и с гордостью: информационный портал «Остров» имеет постоянную рубрику «СМИ о Донецке и донецких»; огромной популярностью пользуется авторский сайт  Евгения Ясенова «Донецкий»;  газета «Донецкие новости» с 2009 года проводит конкурс «100 известных донецких» и т.п. Маргинально – тоже с гордостью, но, разумеется, и с агрессивным нажимом, типа «Донецким Киев не указ!».

 

Футбол. «Мы – Донецкие, с нами Бог!»

 

Пожалуй, именно описанная трансформация прежних мифов в мифологему некоей донецкой особости на сегодня и есть «наше все», наиболее активная форма встречи официально моделируемой (и политически подогреваемой) мифоидеологии с естественной городской мифологией, так сказать, мифом изнутри.

 

Большинство современных донецких мифологем расположились  по оси бинарного противопоставления: донецкие – киевляне, Донецк – Львов, украинцы – русские, советская ностальгия – новые мифы украинства, русскоязычный регион – украиноязычные области, индустриальный Донбасс – аграрные регионы и т.п. Вместе с инкорпорированным чувством регионального патриотизма такое противопоставление дает субъекту мифологизации агрессивный по форме антагонизм в подкрепление ощущения себя донетчанином.

 

Формирование бинарности донецкого мышления сегодня подпитывается двумя идеями. Во-первых, политической, которая связана с донбасской «пропиской» Партии Регионов и ее лидера, Президента Украины Виктора Януковича. Категорическое разделение политических симпатий буквально переносится идеологами обеих сторон на географический, ментальный, экономико-хозяйственный и исторический раздел Украины. На основе политического выстраивается мифологическое противостояние именно по принципу «свои» (донецкие) – «чужие» («западенці», львовяне, киевляне и т.д.).

 

Во-вторых, такое разделение во многом подогревает футбольная субкультура, сформированная вокруг донецкого клуба «Шахтер». Спортивное боление, само по себе построенное на противостоянии, состязательности, исключительном выборе «своего» на фоне «чужих», оказалось оптимально соответствующим и мифу о донецкой исключительности, и мифу о силе и трудовой закаленности нашего характера, и донецкой категоричности во всех ее формах.

 

Футбол стал в Донецке настоящим культом, сопровождаемым всеми мифологическими атрибутами. Анимизм ощутим в особых ритуалах, необходимых для победы «Шахтера», которых четко придерживаются и исполняют донецкие фанаты. Существует особый ритуал «посвящения в ультрас». С любимой командой они ведут себя, как с живым существом: если обижаются на ее игру – могут сидеть во время матча, отвернувшись, спиной к полю, могут по-иному демонстрировать свою любовь или охлаждение. Да и сама вера в особый дух и характер любимой команды вполне в духе анимизма. К сожалению, любовь к родному клубу принято доказывать не только на стадионе, но и в боевых поединках за его пределами.

 

Фетишизм очевиден в большом количестве футбольных памятников и иных сакрализованных знаков, которые получил город в последнее время, главным из которых, конечно, является сама «Донбасс-Арена». После открытия стадиона в 2010 году городская мифология обогатилась новым символом города, который по своей «открыточной» знаковости, эмблематичности практически победил все прежние концепты. Функционирование «Донбасс-Арены», вернее, даже ее особая «жизнь», свидетельствует именно о культе. Внешнюю сторону трибун украшают гигантские фотографии лучших футболистов – объектов обожания и поклонения, а в новом сезоне 2012-2013 форма на футболистах даже  стилизована под угли: черно-оранжевые цвета команды изображены как полосы черных и горящих угольков. Имена футболистов в начале матча и в случае забитого гола стадион скандирует хором, так же хором отсчитывается время до начала матча и счет игры (разумеется, если «Шахтер» выигрывает). После каждого гола «Шахтера» играет  национальная мелодия того народа, представителем которого является игрок, забивший гол. Количество атрибутики и символики клуба увеличивается и обновляется каждый год и культивируется в грандиозных, пугающих масштабах. Стоит только посмотреть на то, в чем и с чем дончане, а особенно дончанки,  идут на футбол!  А впрочем,  уже и не только на футбол. Форма команды стала чуть ли не вариантом нарядной одежды, ее можно увидеть на молодых дончанах и дончанках и на городских праздниках, не связанных с футболом. Лучшим подарком на память из Донецка считается тоже что-нибудь футбольное, связанное с «Шахтером» или «Донбасс-Ареной». Стадион облюбовали молодожены (а это самый верный показатель рождения нового культа): на «Донбасс-Арене» уже не только обязательно принято фотографироваться (как раньше на фоне памятника Ленину), но «круто» и провести свадьбу.

 

Даже отголоски тотемизма можно при желании наблюдать в культивировании футбола в Донецке. Любимцами болельщиков являются кроты, символы команды горняков (подземные жители – покровители шахтеров, а, следовательно, и шахтеровцев), аниматоры в костюмах кротов вызывают неизменный восторг на стадионе.

 

Такая поддержка местной футбольной команды, конечно, базируется на противостоянии противнику, который может в массовом сознании превращаться во врага. Притом, что спортивных соперников у «Шахтера», как и у других футбольных клубов, большое количество, сформировался обобщенно мифологический образ единого врага, «главного чужого», которым для Донецка стало киевское «Динамо». Это даже не собственно команда или ее болельщики, а именно обобщенная мифологема «чужих киевских», которые, как мы помним, донецким не указ.

 

Стадион "Шахтер" 50-е гг / Источник: doneck.glo.ua

 

Тут политическое, идеологическое и футбольное противостояние сходятся в единое мифологическое, от своей многослойности приобретающее особую интенсивность. Думаю, поэтому не случайно именно во время матча «Шахтер» – «Динамо», на фоне, возможно, наиболее значимого достижения футбольной команды «Шахтер» – победы в последнем розыгрыше Кубка УЕФА, в листовках, распространяемых на  «Донбасс-Арене», появился один из самых выразительных и агрессивных по форме донецких слоганов: «Мы – Донецкие, с нами Бог!».

 

Донецк удивил Европу и еще одним футбольным девизом не меньшей силы и агрессивности, но, к счастью, с гораздо большей долей самоиронии. Во время проведения Евро-2012 хитом продаж в Донецке стали футболки с надписью «Now I fear nothing, I've been to Donetsk»  –  «Теперь мне ничего не страшно, я был в Донецке». Остроумные дончане тут же предложили ходить и после чемпионата в футболках с надписью «А мне вообще ничего не страшно, я живу в Донецке».

 

«Донецк – город не первый, но и не второй…».

История? Особость

 

Поскольку прежние мифологемы устаревают, покрываясь толстым слоем пыли старых нежелательных использований, на смену им приходят новые, но обнаруживаемые парадоксальным образом в прошлом. Город пытается легитимизировать свою не очень богатую историю и бросился на поиски своих корней. Разумеется, как и положено во всяком, равнодушном к противоречиям, мифе, здесь прекрасно ужились идеи города без корней, нового Вавилона, перекати-поля и земли, овеянной ветрами древней истории.

 

Донецкие сердца стали греть скифо-сарматские аналогии, дончане построили своим детям скифский городок на бульваре Пушкина с таранами и крепостными укреплениями, а себе купили пиво «Сармат» и гордо за ними наблюдают. Несколько веков употреблявшийся почти как оскорбление и проклятие топоним «Дикое поле» с готовностью и снова-таки с гордостью примеряется на донецкую историю – именно под таким названием выходит в Донецке амбициозный проект первого художественно-интеллектуального альманаха. Город активно ищет свои корни и в, так сказать, юзовском периоде. Многие современные ресторанные, издательские и рекламные проекты сопровождаются аллюзиями на темы старой Юзовки и культивированием фигур Джона Юза, Ханжонкова и др. Фотографиями старой Юзовки украсилась, например, первая антология «Книга донецкой прозы «ENTER-2000», многочисленные календари, представляющие Донецк, серия материалов газет «Салон» и «Донецкие новости» «Прогулки по старой Юзовке». В Донецке появились Юзовская пивоварня, гастроном «Юзовский», кинокофейня Ханжонкова. Уже и Макеевка принимает кинофестиваль «Дни Ханжонкова на родине».

 

Не обошлось, конечно, и без шахтных концептов. Активно стал тиражироваться  образ Доброго Шубина – мифического существа, подземного покровителя шахтеров (это и марка пива, и названия кафе и пивных).

 

Прежняя символика  обогатилась новым гербом Донецкой области с изображением уникального изделия донбасского умельца – знаменитой пальмы Мерцалова. Этот герб сам по себе заслуживает особого внимания с точки зрения смешения символов и мифологем. Его форма – испанский щит. В символике соединились скифские кони, степной ковыль (также, вероятно, с ассоциациями скифо-сарматского периода), упомянутая пальма Мерцалова как символ уникальности талантов и трудовых умений донетчан и даже высказывание Менделеева на латыни. Все, как и положено, в золоте, и все это золотое многовременье символизирует, как ни странно, трудовые достижения Донецкой области, существующей с 1932 года. Снова лучше авторов официального описания не скажешь: «Щит поддерживают два вздыбленных гнедых коня с развевающимися гривами и хвостами. Кони поставлены на заострённый на концах узкий коричневый постамент. Нижнюю кромку щита обрамляет золотая, изогнутая на концах лента с чёрной надписью на украинском языке «Донецька область». Из-под ленты по бокам щита возрастают золотые стебли ковыля. Кони и ковыль символизируют человеческий труд в донецких степях, направленный на развитие области. Под лентой расположены золотые дубовые ветви положенные накрест. Все находится в круге, пониженно-пересеченным постаментом на лазурь и чернь и окаймленном золотым сиянием, который переходит к низу в золотую ленту с девизом «POSSIBILITAS RE PROBATA EST». Девиз представляет собой переведённую на латынь фразу Дмитрия Ивановича Менделеева «Возможность доказана делом», которую он записал в своём блокноте при посещении Донбасса по заданию Академии Наук».

 

Логично, что в мифе, центральными концептами которого являются «труд», «дело» и «история»,  наиболее активно мифологизируется советский период, причем в сторону мифологического плюса, положительного полюса бинарности (многочисленные и постоянные медиа проекты «Донецкие тусовки, или Мир, который мы потеряли»; «В мифах прославленный город»; «Идолы: эпохальные дамы Донбасса от Паши Ангелиной до Тутты Ларсен»; «Энциклопедия донецкой ностальгии, или Мир, который мы еще помним»; многочисленные «псевдосоветские» кафе и рестораны – «Плакучая ива», «Два товарища», «Товарищ Сухов», «Мимино», «Дубровка»). Огромным успехом пользуются книги донецкого журналиста Евгения Ясенова «Прогулки по Донецку» и «Город, который придумал ЮЗ», а также созданный им авторский сайт «Донецкий» с рубриками «Жизнь по-донецки», «Ретро», «Донецкие летописи» и т.п.

 

Поиски новых донецких мифологем активно ведутся не только во всех временах, но и во всех пространствах: медиа проекты «Сердце Донецка ищи на окраинах» или превратившаяся в слоганы на бигбордах в отдаленных районах города программа горсовета «Донецк – город без окраин». Появилось новое культовое место – парк кованых фигур около здания городского совета, конечно, с обязательной футбольной аллеей, открытой к Евро-2012 и, разумеется, тут же облюбованное молодоженами. Кстати, на него тоже бурно реагировали гости чемпионата – им понравилось. Обновленный парк отдыха им. Щербакова и набережная Кальмиуса тоже очень стараются стать знаковыми, но пока получилось только у моста через Кальмиус – он покрылся замками и замочками с именами влюбленных вполне в духе любого европейского города.

 

Подобный процесс мифологизации истории и современности города, как по мне, вполне естественен и менее опасен, чем создание антагонистических мифов, спекулирующих на образах «врагов донецкого народа».  Исторические мифологемы сродни таким, например, как «Киев – мать городов русских», «Черкассы – свободный казацкий город», «Город Льва – историческая жемчужна Украины» и тому подобные, дают Донецку возможность не просто обрести, но сотворить собственную историю, разумеется, смоделированную, направленную в соответствии с тем  или иным идеологическим вектором. Конечно, как и любые другие мифы, эти исторические реконструкции псевдоисторичны, они отлакированы, отшлифованы и приглажены под «донецкий патриотизм», но подобные попытки описания космогонии свидетельствуют о гораздо более зрелой мифологии, чем простейшие схематичные разделения мира пополам.

 

Город явно обретает свое лицо, отличающее его от других. Это отмечают и гости Донецка, например, известный украинский блоггер, аналитик и публицист, Вахтанг Кипиани: «Я чувствую другое – что есть в Донецке и чего нет, например, во многих других городах, в которых, в частности, я жил. Крепкий, городской или территориальный, региональный патриотизм. Он, во-первых, как бы много лет воспитывался, воспитывается. На каждом столбе надпись «Донецк», чтобы не забыли. Оранжево-черные цвета – цвета региона, цвета донецкого «Шахтера» - они как бы превалирующие в оформлении, в символике. Поэтому могу сказать, что я часто даже думаю: «Какие молодцы дончане, которые свой регион пытаются отстоять, то есть какую-то его внутреннюю независимость». … Вот чего нет во многих других городах Украины – это понимания того, что мы какие-то особенные. Вот в Донецке, мне кажется, это чувствуется особенно» (Из интервью радио «Свобода» 25.02.2009).

 

Донецкая особость, причем любой ценой, стала нашей визитной карточкой. Наши мифы сегодня строятся, в основном, по принципу исключительности (Донецк – город самых высоких цен в Украине; Донецк – самый зеленый промышленный город; Донецкие болельщики – самые активные; Донецк – самый загазованный город Европы, Донецк – город, где все живут «по понятиям» и т.п.). Интересно, что эти мифы греют наше самолюбие и в том случае, когда подчеркивают наши плюсы, и в том случае, когда мы убеждаем себя в том, что нам хуже всех. Их подтверждения или опровержения, как правило, требуют от гостей города в интервью.

 

Мы – то шахтерская, то криминальная, то деловая, то футбольная, то балетная, но обязательно – столица! А в последнее время все чаще и чаще повторяется, на мой взгляд, самая симпатичная донецкая мифологическая идея: «Донецк – город самых красивых женщин!». Именно эта мифологема была второй по популярности в опросах гостей нашего города во время Евро-2012. Гости из Испании, Франции, Англии, Португалии, России и вообще, откуда бы они ни были, повторяли, как зачарованные: «Как в Донецке мужчины могут спокойно работать, ходить  и ездить по улицам? Здесь голова идет кругом, не знаешь, куда смотреть, красивее женщин нет нигде!». Ни одна из донецких газет не выходила без многократных упоминаний об этом. При этом донецкие журналисты так  поддались обаянию комплиментов и увлеклись, что и сами стали оценивать болельщиц, гостей чемпионата, по «донецкой шкале»: мол, испанки много симпатичнее англичанок, приятно, что наш и без того прекрасный город, так сказать, дополнительно украсился.

 

Идея города с особой красотой и силой (главное, чтобы особой) постепенно входит в донецкую действительность. Когда в апреле 2011 года прошел амбициозный арт-проект «inDonetsk», его автор Владимир Воронов  так комментировал его идею: «Донецк – это не только индустрия, это гораздо больше, чем география и политика. Каждый человек, живущий и работающий в этом городе, это его часть, он живет и работает не только для себя: он делает город. Город с историей и характером. Город, лицо которого складывается из миллионов лиц, а его история творится каждый день и каждый час из тысячи частных событий и вещей» (газета «Панорама» – 31.03.11).

 

В Донецке агитировать «вообще», без «донецкости» нежелательно, поэтому «За Украину, за Донбасс, за счастье каждого из нас!» – намного эффективнее. Городская программа 2010 года проходит под лозунгом «Строим новый Донбасс – европейский регион!», реклама компании-застройщика к Евро-2012 представляет родной город таким, который отвечает любым ожиданиям и понравится любому: «Донецк – уютный; Донецк – яркий; Донецк – мощный; Донецк – перспективный; Донецк – современный; Донецк – спортивный. Это – наш Донецк!». Генеральный план города Донецк до 2031 года строится на гордом утверждении «Город Донецк - самый молодой город с миллионным населением в Украине!». Бил-борды на улицах города утверждают, что «Донецк – город-мечта!» и призывают: «Влюбись в свой город!». Гордость, гордость и еще раз гордость в единой коллективной эмоции, ставшей девизом регионального телеканала: «Донбасс – это мы!».

 

Каждый из нас поневоле осуществляет процесс самоидентификации в мире мифов, окружающих нас. Мне, например, больше всего нравится миф о красавицах Донецка, больше, чем мифы о розах и терриконах, и уж тем более, о наших врагах-националистах с западной Украины.

 

Но, наверное, в любом случае, передоверяя свою жизнь мифам, причем любым, «хорошим» и «плохим», любимым и не очень, следует помнить о том, что пока мы живем виртуальной жизнью придуманных кем-то за нас мифов, неостановимо уплывает реальное время нашей неповторимой жизни. Помните, о чем предупреждал Роже Кайуа – возможно, вам подсовывают тот самый «императивный пример» коллективного «восторженно-увлекательного видения»?

 

Елена Тараненко