23.04.18 03:04
Продолжение эссе Яна Синебаса, посвященному роману Владимира Рафеенко «Долгота дней». В первой части: народно-промышленные приметы Z-ка (Донецка), стиль романа, как своего рода попытка «не сойти с ума», и смена местожительства через смену кожи и мировоззрения.
Итак, во второй части сравнение двух романов на тему войны на Донбассе: роман «Интернат» Сергея Жадана и «Долгота дней» Владимира Рафеенко; оксюмороны оккупации или от гумпомощи до ГУЛАГА один шаг, а так же, что такое саспенс на фоне
терриконов.
Рафеенко vs Жадан
Рафеенко в начале романа более размерен и мягок. Начало без саспенса, и вход в войну осуществляется через баню (пока не смейтесь!), которой суждено сыграть важную роль в сюжете романа (см. первую часть).
У Жадана в «Интернате» герой пересекает линию фронта и возвращается обратно. У Рафеенко герои там живут, за линией. Это на первый взгляд, на самом деле все немного сложнее. И у Жадана герой-учитель является местным жителем на самой линии фронта, и у Рафеенко все герои – местные, живущие не на линии фронта, а в глубокой оккупации. И герой Жадана перемещается через линию фронта, перемещается физически, под пулями и обстрелами, а герои Рафеенко перемещаются из оккупации в Киев немного иначе, метафизически, телепортируются. У Рафеенко, правда, один из героев литовец с греческим именем Сократ, видимо в таком коде автор зашифровывает любимую официальную байку-правду донецких управлений культуры и образований о том, что на Донбассе проживает более ста национальностей. А еще впустить в книгу философскую стежку размышлений помимо реального состава событий сюжета и метафизических и жанровых игр со словом.
Два романа написанных на разных языках, а ведь понятно все и написано об одном и том же, об одной войне, об агрессии северного соседа против Украины.
Рафеенко начинает издалека. С мира, с бани. Без тревог и саспенса, но с запахом полыни. А украинцы помнят, что это не только запах степи и ветра, жизни и времени, но и символ чернобыльской катастрофы.
«В банные дни ее (полынь – Я.С.) на полках раскладывают люди, верящие в целебную силу запахов. Неизвестно, есть ли такая сила. Однако в парилке, наполненной горячим, как звезды, паром, запах степной полыни помогает душе дышать.»
Рафеенко точно знает о каком городе пишет, хотя и скрывает его за странным знаком Z. Но это, скорей всего, дань форме, постмодернистким играм называния через не-называние. У Жадана нет точного названия города и местности, это метафора той точки в организме, где прижились и разрослись метастазы проказы. Но невзирая на названия, сокращения и формы приходит война.
Потом приходит война. Обыденно, инвентарно и почти не страшно. Ну подумаешь, бушлат, подумаешь, автомат и гранаты. Когда они лежат вместе с презервативами, водкой на деревянных лавках в бане то и не страшно. Пока. И не принадлежат никому или тем, кто уже не вернется из парилки никогда. Но об этом чуть позже.
«Сапоги, бушлат, очки, мобильный телефон в кармашке, застегнутом на пуговку, джинсы. Бумажник. Презервативы. Автомат Калашникова, две-три гранаты. В рюкзаке две бутылки водки. В термосе чай.»
В. Рафеенко и С. Жадан на форуме издателей в 2017 году / Источник: medium.com
В отличие от Жадана (Интернат) Рафеенко более четок и прям, называя все своими именами: оккупация, российские телеканалы, «опохмельные» казачки, москвичи-кураторы и т.п.
Один из главных героев романа литовец Гредис бывший философ, например, с какой-нибудь кафедры филфака на улице Университетская, который «работать философом при бандитах не мог и не хотел. Украину он любил, пусть и несколько осторожно.»
Кстати, в роде занятий или бывших специальностей героев у Рафеенко и Жадана есть общее, в некотором роде они оба учителя. Только жадановский герой преподавать украинский язык в школе или ПТУ, а герой Рафеенко читал лекции студентам национального (допустим) университета.
Философам никогда не было места в советском Донецке, больше требовались шахтеры, не размышлявшие ни о чем, кроме колбасы и футбола. Но в новой ситуации и в них нужда отпала. Теперь кругом расцвели и распустились группы «трактористов»-наемников с калашом в объятиях.
У Жадана точка катарсиса – это встреча главного героя с седым военным, который передает тому кусок антрацита с отпечатанным миллионы лет назад листком папоротника. У Рафеенко это встреча наемного убийцы с убиенным защитником своей родины. Это уже чистый Достоевский. И диалог прямо Ивана Карамазова с… не с чертом, а например, с братом своим Алешей. И, конечно, не по содержанию, а по форме (привет Шкловскому). Встреча рационального больного с правдой и свободой. Приведу его частично:
«- Может, хочешь поговорить о том, зачем убил меня?..
- Да как же, - пожимаешь ты плечами, - русских защищал…
- Так я сам русский, - говорит паренек, улыбаясь еще шире, оглядывается. – Вон мамка моя убивается, Евгения Константиновна зовут. Между прочим, школьный учитель из Краматорска. Русская. А вот батя, он у меня пожилой уже. Родом из Белоруссии. Думаю, через месяц не выдержит горя, запишется в добровольческий батальон. И его в точно такой же жаркий день в конце июля убьет русская снайперша, молодая баба из-под Томска. Мать переживет батю ровно на год. Так что ты своим выстрелом всю семью нашу загубил, Ваня. Всю семью. Как тебе это?..
- Я русских защищал, русских людей! – кричишь ты. – От бандеровцев, от Запада, от Америки!
- Ну что ж, судя по мне, вполне успешно, - говорит солдатик и хлопает тебя по плечу, - молодец! – Качая простреленной головой, снова ложится в гроб.»
Пожалуй, тут мало одного Достоевского, на ум и вкус приходят великие писатели и режиссеры советского отрезка империи. И Богомолов, тот самый, что про Ивана мальчика-разведчика написал, и Бондарчук со своими военными историями, и Шукшин и как автор, и как актер военных эпопей, и Чухрай со своей балладой о солдате. Только удивительным образом Рафеенко удается интерполировать почти эпического героя русско-советского фольклора, знакомого и обожаемого читателями по ту сторону «поребрика», и вдохнуть в него новую жизнь, чтобы и по нашу сторону границы герой актуализировался для общества. Да друзья, в гибридной войне такое бывает: русский мальчик Алеша из Краматорска, что в Украине, защищает свою страну от русского наемника, который пришел «спасать» русских. Вот такие оксюмороны.
«Докурить тебе не дают. Одного за другим ты видишь убитых тобой людей. Молодых и старых, всевозможных национальностей, религиозных и политических убеждений. Ты никогда не думал, что успел стольких замочить.»
И еще. Сцена встречи мертвого русского украинца и мертвого русского наемника-убийцы, несмотря на всю внешнюю «потусторонность» и постмодерновость и, даже мистичность по форме, самая реалистическая во всем романе, ибо через «иносказанность» проговаривается вся правда о войне, которую сегодня россияне пытаются заглушить «радиоактивным пеплом» и «волоколамской вонью», но скора она станет перед ними во всей своей матрешечной красе и ясности.
Таким образом, в отличие от Жадана и его романа «Интернат» Владимир Рафеенко вводит своих читателей, как Вергилий Данте в Ад, без внешних раздражителей и визуальных аффектов. Тихо, буднично, почти в мирную жизнь, какой она может быть мирной в условиях оккупации. Потому что война пришла в город так же тихо, по-летнему медленно и немного нереально. Так входят в реальность, из которой простым реальным путем уже не выбраться, только через смерть и новое рождение.
Но зато у обоих украинских авторов, пишущих на двух языках, очень похожи главные и прочие, второстепенные герои романных тел. И там и там, герои это люди пришлые, люди «разных» национальностей, не разделяющих ценности мифологические, но воспринимающие себя составной частью гражданского общества и рассматривающие свое место обитания , как поле для личного развития и ответственности за свои поступки. Но ни в коем случае как место для реконструкции страхов, мифов и пролития крови.
Еще один важный момент отличающий Жадана от Рафеенко следующий. У Жадана нет природы, степи, все пространство его романа – городки, дома, площади, вокзалы, шахты и дороги между этими индустриальными пространствами, у Рафеенко кроме городского ландшафта имеется еще и степь, воспетая и Гоголем, и Чеховым и даже, Катаевым с Юрием Олешей. Это зной, это ленивое жужжание мухи, это желтый ветер, это полыхающая ковыль трава, это вечное дешт-и-кыпчакское нанизывание минуты на минуты с помощью моргания ресниц.
Фрагмент романа
Оксюмороны оккупации или от гумпомощи до Гулага один шаг
«На здании базарной администрации ветер трепал плакат: «Свободней граждан в мире нет, чем граждане анклава Z!»
В такие оксюмороны верили и, наверное, верят жители анклава Z. На слова об оккупации Крыма, удивленно и зло говорят: «Какая оккупация? Разве Крым немцы захватили?» Вот как получается, только немцы могут быть оккупантами. Поэтому оксюморонно звучит «Гумпомощь от захватчиков». Люди, отмечающие 9 мая парадом на красных площадях, подсознательно готовятся к войне с "немцами". Эта война, которая не закончилась в 45 году. Это страх, который съедает душу и будущее.
Юмор один из стилистических приемов применяемых автором в романе. Именно он, в паре с оксюмороном (безумными ситуациями, апориями) оттеняют весь ужас войны и оккупации, именно на фоне юмора и фарса становится виден весь ужас «русскаго міра», сшитого белыми нитками. Помните у опоязовского Шкловского: «Каламбур… это пересечение двух семантических плоскостей на одном словесном знаке…»
Во время раздачи гумпомощи звучит над пространством Крытого рынка знакомые песенки: Сперва «Вставай, страна огромная» и «Смуглянка-молдаванка». А как раздача пошла, «Амурские волны», «Темная ночь», «Крутится, вертится шар голубой» и «Конфетки-бараночки». Повеяло мировыми войнами, русскими революциями и Гулагом.
Гулаг продолжается. Увидеть в очереди за гуманитаркой из б/у дружественной и по факту воинствующей России бесконечные очереди зеков бескрайнего Гулага – это большой талант Рафеенко.
«Народ потянулся к раздаче. Помощь, привезенная первой машиной, разошлась в секунду. Несколько оголодавших без пенсии стариков плакали, дрожащими руками засовывая в сумки крупу. Благодарили Россию и лично ее Прекрасного Хозяина.»
И это называется гражданская война? Нет, господа, это называется оккупация и вторжение в чужую страну (приторно называемую, когда нужно по обстоятельствам, братской). Это своим рязанским, воронежским и чебоксарским пенсионерам расскажите про гибридную войну, а нам все предельно понятно. Нас не на_бешь больше видом «белого московского лебедя – гуманитарно-православного КамАЗа» на улицах Донецка».
«Вот цветет картошка, зеленеет лук. По полю шагает колорадский жук. Он еще не знает ничего о том, что его поймает львовский агроном».
Постмодерновый саспенс разбавлен юмором, чтобы не так страшно было смотреть на мир за окном, чтобы не заболеть стокгольмским синдромом, чтобы смотреть в окно, за которым по центральным улицам несется колонна тяжелой воинской техники из соседнего, «северного» супермаркета.
Это совсем другой уровень отстранения и обобщения. Точно библейско-псалмическо-анекдотический, иначе психушка.
«Суждено мне умереть от рук украинских артиллеристов? Что ж, скажу я вам, значит, такова моя судьба! Человек я неказистый. Жизнь прожил неумно. Да и умирать, видно, придется смешно. Те самые ребятки, приход которых мы хвалебными гимнами каждый день торопим, зажмурят меня, даже не подозревая, что жил-был такой проукраински настроенный химик человеческих душ, который водку пил, баб любил и псалмы в бане в охотку читал…»
Кстати, по профессии второй герой Коля, является химиком. Один философ, второй химик и работают в период турбулентности и метапространств в бане, а отсюда уже до алхимии как до киберпанка в наше время рукой подать.
«Никто ничего не понимает Вася! – наклонившись вперед, лихорадочно заговорил Маршак. – Тупо гонят технику, людей, накачивают бабло. А толку?! Толку-то, Яковлевлич?! Ты же видишь, что творится.
- Нет, обожди, а в чем смысл жуков?! На хрена вы их сюда кинули? Эксперименты генетические?! Оружие нового типа?!»
Единственно правильная логика – это отсутствие оной, это попытка отказаться от причинно-следственной связи во вселенной города Z-цка. Чтобы не сойти с ума. Как у заложников срабатывает «стокгольмским синдром» во время атаки террористов, чтобы мир не пришел в полный п-ц, т.е. когнитивный диссонанс. Короче, чтобы не сойти с ума поодиночке придумывается время и пространство из жанрового кино или литературы: панк утопический, милитари sci-fi: с жуками-ниндзя, колорадскими матрешками цвета хаки, бурятскими трактористами и т.п. «Вы бурят? Как я рад», «Стоят девчонки, Стоят в сторонке, Платочки в руках теребя…» и т.д. Ведь по статистике на всех девчонок не хватает мальчишек. А почему? Потому что жанр жизни не позволяет, гибнут они в «реконструкциях».
«…в Z не работают физические законы. Вернее, работают не так, как мы привыкли. Сюда коня пришлешь, он виолончелью станет. Танк обернется погремушкой. Мертвец – мелодией. Православный танкист – бурятом.
…- Вот ты слышал, скажем, десантники русские потерялись…
- Я тебя ударю, Леша!
Мамой клянусь! – прижал руки к груди Маршак. – Псковская тушенка из стратегических запасов принимает человеческую форму. Берет оружие в руки и воюет за русскую идею! И Россия тут вообще не при делах!»
«Спать ! – проговорил тихо, закрывая глаза. – Спать! Чтобы ни было, спать. В Z только сны превращаются сами в себя…»
Действительно, только сны наводят порядок с действительностью. Отпускают жителей к себе, чтобы согреться и привести дом в порядок, а весь девиантный мыслительный процесс хоть в какой-то порядок.
«Я скажу так. Колорадские жуки никуда не денутся, даже если НАТО введет в Украину войска! Вступи сейчас Z в Евросоюз, Эмми Уайнхауз, Роза Люксембург, Владимир Ленин, Павлик Морозов, Сакко и Ванцетти, Надежда Крупская и прочие призраки прошлого не перестанут тревожить улицы этого города. И въехать-то сюда проблем не будет! Выехать – вот вопрос!»
Тревожный прогноз и по факту справедливый. За 4 года на материке ничего не сделано, чтобы распрощаться с призраком. Переименование улиц и городов, появление пары антикоммунистических страниц в фейсбуке. Ой, как мало!
писатель Владимир Рафеенко / Источник: zn.ua
Саспенс на фоне терриконов
Первое важное событие – это появление в собственности у главного героя бывшего философа бани. Сократ Иванович Гредис становится наследником банного бизнеса. Это начало саспенса и постмодерна в условиях войны.
Именно в бане мы, т.е. читатели, услышим гимн Украины, исполняемый в оккупированном Донецке.
«Это, Коля, чтобы ты знал, гражданское сопротивление, - отвечал Сократ.»
Действительно, нет ничего сильнее этого оружия. Спеть гимн своей страны, хотя бы знать его, повторять про себя в условиях оккупации. Это вам не сталинский гимн петь на стадионах.
Вот такая характеристика родины.
«Украина для нас с тобой, находящихся в Z, - это не только страна, бедная молодая держава, которую рвут на куски как российские, так и местные шакалы. Украина – вообще не территория! Именно поэтому Коля, ее никогда не одолеют орды алкоголиков, национал-идиотов, танкистов-бурятов и духовных вырожденцев. Украина, в сущности, отечество наше небесное. Почти то же самое, что жизнь после смерти!.. А попроще, Коля, никакого Рая, кроме страны своего сердца, у человека нет.»
Вот такие они Z-цкие жители, наследники, даже не Шевченко – почти бездушной идеологической иконы, но сердечного странника, кочевника степного Григория Сковороды.
«Вряд ли мы, коллега, сподобимся увидеть небесную Украину раньше. Однако исполняемая баллада как бы утверждает ее бытие здесь и сейчас, выдергивая тем самым онтологическую табуретку из-под ног наших оппонентов».
Герои Рафеенко готовы, во всяком случае на словах к саспенсу и смерти от бомбежки. Им нет нужды пересекать невидимые границы между временем и пространством. Они давно находятся в том месте, где экзистенция познается не отстраненно, а изнутри, нутром жителей.
«Так вот, продолжил Вересаев (химик - Я.С.), - основной месседж текстов, выходящих из-под моего пера, следующий. Тебя, человечек, убивают и свои, и чужие. А ты, бедный, живи! По-любому это твоя война! Хочешь ты или нет! Она твоя, потому что как пришла по твою душу в твой дом! И если рано утром или, скажем, глухой глупой ночью услышал канонаду, не спрашивай, по кому там, ей-богу, бьет артиллерия который день. Это война, сука, нащупывает тебя! Она хочет твою жизнь! Беги, если сможешь. Живи, если сумеешь. И делай выбор, за который не совестно умереть в каждый момент жизни. Вот так приблизительно. Ничего другого не остается. Ничего другого просто нет.»
Вот так вот. Война не гражданская, но она наша. Пришла в наш дом и нам с ней «по-любому» нужно разобраться.
«После пропажи трех человек рабочие сбежали. Новая бригада проработала не дольше месяца. Оно и понятно. После первого же инсайда поседели. Убрались восвояси, даже не требуя расчета.»
В этом куске автор раскрывает «хитрости» бани, ее аномалию, способность «проглатывать» людей. Это вторая точка саспенса, связанная с первой, с баней. Здесь как видим вся концентрируется на бане, как главном поле битвы за границами реальной битвы.
«Перетереть по поводу убыли личного состава в баню периодически являлись разные люди. Они кричали, угрожали, делали обыски… Раза четыре Сократа били первым томом собрания сочинений Платона, всегда лежавшим на столе в его кабинете. Общая редакция Лосева, Асмуса и Тахо-Годи.»
Роман писателя Владимира Рафеенко (Издательство: Фабула, Харьков)
Кое-что проясняется. В бане наемники из России пропадали, растворялись со всей амуницией и пр. причиндалами для убийства.
Баня словно смывает все маски актерские, идеологические и человек прозрачным леденцом-монпансье предстает перед другими. Об этом говорят все сцены, все беседы внутри этого чудесного заведения.
Ян Синебас