Войнович и Пелевин в одном звездолете или эффект палимпсеста. Часть 1

Речь пойдет о двух романах поздней эпохи советско-российской литературы (вторая половина ХХ века), а конкретно, о романе Войновича «Москва 2042» и о романе Виктора Пелевина «Омон Ра» (плюс несколько рассказов). На первый взгляд между романами ничего общего. Первый абсолютно жанровый роман-утопия, социальная сатира на позднее советское бюрократическое общество, второй – дзен-футуристический эпос, эдакие ностальгические воспоминания… Но в каждом романе как под увеличительном стеклом рассматривается жизнь человека, цена которой всегда в любом утопическом государстве равна нулю.


Вместо эпиграфа

«Если взять Советский Союз, то его население проявляет лишь внешнее послушание режиму и в то же время абсолютное презрение к его лозунгам и призывам, отвечая на них плохой работой, пьянством и воровством, а так называемый старший брат – предмет общих насмешек и постоянная тема для анекдотов.»

Войнович Владимир. Москва 2042

 

 

«Главная  цель космического эксперимента, к которому тебя начинают готовить, Омон, - это показать, что технически мы не уступаем странам Запада и тоже в состоянии отправлять на Луну экспедиции. Послать туда возвращаемый пилотируемый корабль нам сейчас  не по силам. Но есть другая возможность – послать туда автоматический экипаж, который не потребуется возвращать назад.»

Пелевин Виктор. Омон Ра

 

 

Предсказания или научный футуризм

Если у Войновича нет деталей и нюансов, а лишь общий исторический и бытовой фон, то в его предсказаниях нехватки точно нет. Например: «Представитель одной очень важной фирмы хотел выяснить, будет ли еще через шестьдесят лет действовать газопровод Уренгой – Западная Европа?» (Москва 2042) или вот: «— Никакого политического строя… у нас не существует. Впервые в истории нашей страны и всего человечества у нас построено бесстроевое и бесклассовое коммунистическое общество.» (Москва 2042).  Что, неужто будете возражать?! Помимо предсказаний у автора «Москвы 2042» есть намеки на будущие национальные идеи и смыслы, которыми будут пичкать ближайшие после развала империи поколения: «Эти хваленые демократии уже давно разлагаются, гибнут, погрязли в роскошной жизни и порнографии. А нашему народу это не личит. Наш народ всегда выдвигает из своей среды одного того, который знает, куда идти. » (Москва 2042).  Надеюсь, вы увидели лицо и черты этого несгибаемого человечишка.

 

"Аэлита", 1924 (реж. Яков Протазанов)

 

Это не модный футуризм, не Толстой со своей «Аэлитой», и даже, не Годар со своим «Alphaville». Но есть интрига и желание узнать, что дальше? Вопрос, двигающий сюжет вперед, но степень предсказания судьбы СССР-России высока, а юмор придает этим предсказаниям оттенки страха и ужаса. Хотя есть строки, которые история еще не подтвердила, но где-то все очень рядом и близко: «знал я и о том, как вся страна успешно залечивает раны, нанесенные ей в результате недавно закончившейся Великой Бурят-Монгольской войны.» (Москва 2042).

 

"Alphaville, une étrange aventure de Lemmy Caution", 1965 (реж. Ж-Л. Годар)

 

А вот как идея Андрея Платонова через полвека получает развитие в стране победившего абсурда: «В конце концов будущий Гениалиссимус пришел к простому, но гениальному решению, что коммунизм можно и нужно для начала построить в одном, отдельно взятом, городе.

И это свершилось! В исторически сжатый период коммунизм построен в пределах Москвы, которая стала первой в мире отдельной коммунистической республикой (сокращенно МОСКОРЕП).» (Москва 2042). Только у Платонова, кстати, тоже, в романе-утопии город-коммунизм назывался иначе: Чевенгур.

 

Иллюстрация из журнала "Science Digest", 3,1958

 

У Пелевина в романе «Омон Ра» все пророчества и предсказания обращены вспять, т.е.  назад. Войнович заглядывает вперед и видит в будущем реалии сегодняшнего дня. Пелевин же реалии сегодняшнего дня видит в прошлом. И получается у обоих советско-российских писателей вечный день сурка, верно «хотели как лучше, а получилось как всегда». И это «как всегда» из афоризма превращается в маску действительности с гнетущими чертами, которая никогда не меняется. Она стабильна, вечна! Она лишь перемалывает своими жерновами время, а вместе с ним, жизни, надежды и волю людей. Волю к лучшему. Как пелось в советской эстраде: «Есть только миг, между прошлым и будущим…» И в этот миг умещалась вся жизнь человека: рождение в кафельном роддоме, детсад с грубыми нянями и запахом тушеной капусты, школа, ПТУ, холодный ЗАГС, железный цех завода или пыльный душок конторы с маркшейдерами и в конце, запах сосновый свежеструганных досок гроба.

Войнович и Пелевин, рассказывая в своих романах, каждый  о своем времени, удивительным образом рассказывают о едином времени, о бесконечном и бескрайнем настоящем, длящемся уже тысячу лет, причем, уже не только на отдельно взятой 1/6 территории счастливого детства, но и гораздо шире географически.

 

Детали или крупный план

Интерьеры и пейзажи Войновича не интересуют. Внешний вид он опускает из вида, наверное, не по причине отсутствия особой «выдумывающей» нотки или фантазии, а потому что его интересует другое. Утопия, как бесконечный символ эпох экспериментов над людской свободой, памятью, верой. Где символы утопии значат больше – вот почему нет крупного плана и  внимания к деталям у Войновича. Он даже внешний вид Гениалиссимуса не дает, никакой характеристики, ни внешней, ни психологической. Это же коллективный образ, выдуманный пропагандой и темной верой/суеверой людской. Функция у образа одна – пугать верное население внешней агрессией и внутренними врагами, прячущимися за садовой, кольцевой и прочими окружными дорогами.

 

Обложка журнала "Техника-Молодежи" за 1952 год художника Н.Кольчицкого

 

Отсутствием внимания или «видением» страдал не только автор, но и главный герой. Ему тоже не удавалось сосредоточиться и увидеть детали, знакомое расположение предметов в пространстве. Все условно, схематично, хранимое не в реальности, а в чердаках личной памяти. И чтобы «читать» по топографической карте, на которой помечены хвойный лес, опушка, песчаный берег речушки, где это всего лишь условные знаки или обозначения, нужно знать код или ключ.

Герой «Москвы 2042», а вместе с ним автор (классик), попадают в мир выдуманный, мир художественный, где все возможно, в том числе и одновременное наличие такого мира, и его отсутствие. Поэтому там нет подробностей, психологических и личных черт человеческих, характерологических; нет деталей, а только абрисы или силуэты, маски и стереотипы, а также неустойчивая и видоизменяющая все вокруг плазма, возникшая из ошибочных убеждений, вер и систем.

У Пелевина то же самое, только помним, что мир, настоящее, которое описывает Пелевин в прошлом. Вот оно: «Единственным пространством, где летали звездолеты коммунистического будущего (по идеи здесь Пелевин упоминает будущее Войновича) — так вот, единственным местом, где  они летали, было сознание человека, точно так же как столовая вокруг нас была тем космосом, куда жившие в прошлую смену запустили свои корабли, чтобы те бороздили простор времени над обеденными столами, когда самих создателей картонного флота уже не будет рядом.» (Омон-Ра). Вот она матрица. Жители 1/6 части суши жили все семь десятков лет в таком огромном пионерлагере, в котором иллюзии и утопии заменяли жизнь, и в них проходила жизнь, похожая на полеты тех бумажных космонавтов в звездолете, в котором, кстати, была нарисована дверь снаружи, а внутри этой пожизненной капсулы выхода/двери не было. Не предусмотрен был он юными конструкторами звездолетов. И даже детали или крупные планы, которые встречаются у Пелевина, взяты из настоящего времени, точнее они не взяты, они просто существуют в том прошлом, которое уже превратилось в настоящее. Например: «…я шел, а он ехал рядом, регулируя скорость рычагом, на конец которого был насажен самодельный шарик из розового плексигласа с резной красной розой внутри.» (Омон-Ра). Я помню эти розовые и не только шарики из плексигласа, у моей мамы были такие спицы для вязания, на кончики которых она воткнула эти розовые шарики, а еще были прозрачные набалдашники для рычагов переключения скорости, умельцы заливали плексигласом маленькие ретромашинки и я, выпушенный мамой на прогулку мог бесконечно через окно передней двери в «жигулях», смотреть на эти залитые стабильностью старые «рено», «мерседесы» и «студебеккеры».

 

Обложка журнала "Техника-Молодежи" за 1954 год художника Н.Кольчицкого

А вот классический, если позволительно будет так выразиться, крупный план у Пелевина. Он есть и в «Омон Ра», и рассказах, в «Водонапорной башне», или, как в данном случае, в «Онтологии детства»: «Вот щель между двумя кирпичами — в ней видна застывшая полоска раствора, выгнутая волной. » Такой крупный план, переходящий или длящийся из произведения в произведение; деталь, не имеющая временной привязки, может длиться долго-долго, пока моргнув, ресницы смахнут его своим ленивым движением с опухшего века.

Продолжение следует

Ян Синебас