16.03.16 02:03
Cincinat Vatanzade прослеживает эволюцию героев литовского режиссера Шарунаса Бартаса, которым посчастливилось жить в разные времена: в эпоху распада пространств, переживая собственные трансформации, отправляясь в бега, за поиском метафизического клада из золотых «rose button`s». От ранних фильмов, где присутствует статика и попытка понять, что происходит («Три дня», «Коридор»), через бегство и поиск новых пространств («Нас мало», «Дом», «Свобода») и, до определенных итогов, возвращения к началу («Семь человек-невидимок», «Евразиец»), которое хранит тайны, но не расстается с ними.
— Я, например, в 1896 году переправлялся
на пароме в Джерси. Навстречу плыл другой паром,
на котором я увидел девушку. В белом платье
и с белым зонтиком от солнца.
Я видел ее секунду.
Она меня вообще не заметила.
Клянусь, не проходит и месяца, как я вспоминаю ее.
«Гражданин Кейн», 1941. Реж.: Орсон Уэллс
— Чего же ты хочешь?
— Всего.
— Не слишком ли много?
— Слишком много не бывает.
«Семь человек-невидимок», 2005. Реж.: Шарунас Бартас
Из четырех констант пространственно-временного континуума, три являются неподвижными: длина, высота, глубина, лишь время позволяет передвигаться по трем координатам. Без него пространство молчаливо и неподвижно, любое пространство. Таким образом, время – это road movie, которая позволяет вернуться назад и проследить изменения и распады пространства, и зафиксировать некую точку отсчета для личного бытия. В нашем распоряжение четверть века путешествия назад по ч/б и цветному целлулоиду пленок Шарунаса Бартаса.
«Trys dienos» (Три дня), 1991
Шарунас Бартас что-то ищет в своем советском прошлом, есть какой-то нерешенный вопрос, который беспокоит режиссера. В «Koridorius» (Коридоре) 1994 года, где времени пока некуда идти, ни вперед, ни назад, а только вверх или вниз, камера фиксирует начало распада, еще стоят старые здания, коммуналки, кафешки и стены монастырей, а внутри душ уже произошел ментальный слом, который будет беспокоить автора нашего обзора всю жизнь. В «Koridorius» и в более раннем фильме «Trys dienos» (Три дня) 1991 года герои медленно мечутся, в ожидании трансплантации пространства, которую не многие переживут, а выжив физически, мутируют ментально. Надвигающаяся катастрофа пока спрятана драматургически под любовными переживаниями и треугольниками тел, не связанными пока с геометрией и с неизменным эвклидовым пространством.
«Koridorius» (Коридоре), 1994
Статика заканчивается фильмом «Few of Us» (Нас мало) 1996 года и фильмом «The House» (Дом) 1997 года, на дворе вторая половина 90-х, землетрясение состоялось, и платформы земли сдвинулись с точки, встречаясь друг с другом и снося старые постройки. Выжившие в перестрелках жители, накопившие на микропутешествия в себя, оправились по следам своих хобби и увлечений, кто на Тибет, в поисках истоков своих трансформаций, кто на Алтай в писках утраченных детских, мифических пространств. Где все понятно, где каждый требовал большего, потому что всегда знал, что в этой стране слишком много не бывает, не потому что не бывает много, а потому что не бывает в принципе и все равны перед участковым и соглядатаем в системе пожизненного заключения.
«Few of Us» (Нас мало), 1996
Главная героиня, которую играла Катерина Голубева, убегая от прошлого в поисках нового, так и не стала Новым (Новой) для тех аборигенов, которые приняли этот осколок пространств с большой земли, но не смогли поделить честно, потому что слишком многого хотели, а получать хоть что-то не привыкли. Так вместо нового дома героиня метеоритом, разрушила старый дом, пространства, сохранившиеся на периферии котлована-клоаки. У безымянного героя «The House», вернувшегося в дом, как метафору, как собирательный образ, детства, радости, тревог юности и прочих философских категорий, появляется новая нотка, нотка поиска материнской груди.
«The House» (Дом), 1997
Барочная музыка, особняк эпохи классицизма, пыльные тома, медные ручки, большие залы, трещины на стенах – это все метафоры некой утробы, ямы, подвала, в котором было тепло и текло сладкое вино по юношеским губам. В этой утробе, подвале, доме, можно сохраниться как вид, пусть снаружи время открывает другие пространства, но внутри все по-прежнему, пусть все покрыто пылью и опутано паутиной, но это тот дом, в котором все знакомо, даже неприятные ощущения, но они твои, честно пережитые и выстраданные, как можно их терять?!
Но в старом доме не хватает воздуха и рано или поздно он выгонит всех на улицу, хотя бы ради потешного фейерверка. Однако, Шарунасу Бартасу мало фейерверка в конце фильма и, когда герои и прочие персонажи пьяно просыпаются в полуостывшем после вечеринки и фейерверка доме, во дворе появляются, так знакомые всем бывшим жителям "империи зла", с зелеными солдатами на броне, БМП и военные автомобили. Передышка закончилась, вальяжная жизнь полубомжа-полуаристократа закончилась и следует вновь отправляться в дорогу.
«The House» (Дом), 1997
После этих неудачи в Алтайский горах и пыльных особняках вопрос о новой земле уже не будет занимать героев, появиться мотив поиска прошлого и мотив возвращения. Даже в истории про марроканско-французских то ли беженцев, то ли криминальных элементов в фильме «Freedom» (Свобода) 2000 года прослеживается момент возвращения. Трое выживших после гибели катера с беженцами, оказываются на пустынном берегу. Но в их действиях после катастрофы катера ощущается попытка вернуться назад, а не туда, куда они плыли на потопленном програничниками катере. И пусть пустынное пространство кто-то из них видит впервые), но «читают» его ищут шифры, чтобы разобраться в некотором «казус белли», который привел их тела в движение. Хотя уже тот факт, что они оказались на борту полуразваливающегося катера, с трудом разрезающего волны «полусредиземного» моря, о многом говорит зрителю, или, наоборот, скрывает большие тайны человеческой памяти.
«Freedom» (Свобода), 2000
Еще раньше в «Few of Us» сохранялось ощущение поиска и бегство героини к тайным истокам своего бытия, вероятно, в поисках своего «бутона розы». Темные пространства улиц и городов, глубокие тени, лежащие на стенах и на лицах, все окутано герменевтической тайной. Разгадка, которой – смерть.
До «Koridorius» мы лишь фиксируем элементы распада старого мировоззрения и ухода старых пространств в историю. В «Few of Us» начинается дорога к… «Few of Us» - road movie, «The House» - road movie, «Freedom» - road movie, «Seven Invisible Men» (Семь человек-невидимок) - road movie и даже «Eastern Drift» (Евразиец) - это road movie возвращение в утраченные пространства, в них не сохранилось никаких смыслов, только память, еле-еле бьющаяся в жилах, еще тревожит героя или героев Бартаса. Фильмы-дороги, с помощью которых режиссер ищет нечто, что осталось в тех распавшихся пространствах. Причем, находит опять пространства эпохи полураспада, а не потаенный смысл, убегающий от взгляда. Герои видят те же выгоревшие дома, ту же штукатурку-дранку, покрывшуюся мхом и пылью, те же перекрестки, с разбитым асфальтом и неработающим светофором, все на месте, все уже занесено в google-maps и уже не может быть утраченным или измененным, но поисковики не в состоянии уловить внутренние качественные изменения пространств, где иные смыслы не дают ответа и покоя героям. Вместо отгадки мы слышим в ответ: «Что тебе надо?! Чего ты вообще сюда приперся?!» (Семь человек-невидимок).
«Few of Us» (Нас мало), 1996
Внутри те же застолья с дешевой водкой и популярной музыкой, те же жители, застывшие в своих позах-масках, в ожидании светлого будущего, пришествие которого давно в прошлом, пришествие не случившиеся. В таких точках непересекающихся прямых герои застревают в застольях, в кроватях с женщинами, в трезвых разговорах, в фонетических страданиях.
В самом название «Seven Invisible Men» 2005 года есть ключ или намек. Какой? Как и герой «The House» один из персонажей картины «Seven Invisible Men» он в поисках своей матери, которая однажды слишком далеко отпустила от себя сына и он больше не вернулся, ушел и потерялся во множестве road movie`s.
«Seven Invisible Men» (Семь человек-невидимок), 2005
История о матери из «Семи человек-невидимок» прорастает в «Eastern Drift» 2010 года метафорическим возвращение героя на родину, растворившуюся четверть века назад в надуманных евразийских просторах. В самом англоязычном название «Евразийца» слышится дрейф в сторону, откуда когда-то пришел герой фильма в исполнение самого режиссера. Женщина, ожидающая героя в грязных гостиничных номерах, сама утрачивает чувство материнства. Но врожденное предательство к себе и другим обращается смертью этого женского тела, утрачатившего способность к материнству, хотя материнство в евразийском дистрикте противопоказано. Сам географически-ментальный термин вызывает удушающее, пугающе-рвотное ощущение, где просторы покрыты вечным страхом времени, поедающим самого себя, где жизнь в начале пути уже видит свой конец и хватает свой хвост, медленно проглатывая самую себя. Поэтому женщины не рожают. Даже рожающие женщины не рождают жизнь, они порождают страдания для души без времени.
«Seven Invisible Men» (Семь человек-невидимок), 2005
Однако в «Eastern Drift» наблюдается некая подвижка, легкие мутации или изменения в пространственных сферах «евразиатчины». Впервые глаз фиксирует некое оформление, переход закончен или принял невидимый смысл. Полураспад фиксируется новым качеством, новым смыслом. В «Eastern Drift» – пространства уже вновь заняли свои места в историческом континууме. И как бы любые средства коммуникации и информации не писали потемкинскими языками, они не привлекают туристов из других пространств. Место исторического болота, способного к деторождения, но не способного к материнской любви априори не привлекательно, несмотря ни на какие мифы и идеологемы в аксиоме или в газете. Физическая смерть Евразийца – это попытка для умных нажать на паузу перманентные мысли о возвращение и откровенный прием для дураков, постоянно думающих о Богом забытых ойкуменах. Возврата не будет.
«Eastern Drift» (Евразиец), 2010
В современной биогенетике существует возможность оплодотворения яйцеклетки, которой всего на всего несколько месяцев. Таким образом, можно в скором времени ожидать появление детей от несуществующих матерей, живущих в пространствах-прорвах. Так и герои Шарунаса Бартаса – это дети не существующей, не рожденной матери. Дети есть, дети живут и страдают, а матери нет и не было никогда, а только мутный фантом из коллективных, собирательных образов материнства или мифом о матери-земле. Живущие в воспаленных мечтах беспризорных революционеров, которые смогли разрушить старые и дряхлые пространства (или точнее будет сказать, стабилизировать их на определенном этапе распада) и на пепелище этих пространств достать до арктического космоса, который никому не нужен, но как очередная идея вполне пригоден для промывки голов и международных территориальных споров.
Цинцинат Ватанзаде
Понравился материал? Поддержи ресурс:
ПриватБанк
4149 4978 4382 0574
Анна Васюткевич