Утраченная реальность, иллюзия жизни

Дарственная надпись на книге В. Катаева Белеет парус одинокий, Издание 1955 г / Источник: www.livemaster.ru

В финальной пятой части о творчестве Валентина Катаева - о наступившей "новой жизни", о победе Настоящего Прошедшего, в котором предметы, жизнь человеке и сам человек превращаются в набор символов, а любое творчество, тексты в бесконечный процесс, который замкнут в себе, самоценен, при этом обесценивает искусство и творцов. Предыдущие серии-тексты о В. Катаеве: 1 часть – Прошедшее Будущее, 2 часть – Настоящее Прошедшее, 3 часть – Рубикон двух реальностей, 4 часть – Пауза после перехода в другую реальность.


Жизнь - пазл, жизнь - фрагмент. Набор беспрядочных смыслов, текстов, идей и фрагментов истории. Мозаичная культура, как сказал бы Абраам Моль. Именно такой будет новая жизнь новых людей. И с каждый десятком лет таких фрагментов будет больше, а сами фрагменты все короче, объединенные лишь процессом, лишь продолжительностью жизни. Утраченная однажды целостность не возвращается и не восстанавливается, девальвированная фигура отца больше не может служить маяком, примером, спасательным кругом. Увлеченные идеей люди, сломавшие время, обесценив его скоростным режимом, отныне и навсегда будут довольствоваться лишь символами предметов, но ни как не самими предметами и символы предметов будут утрачивать свою актуальность, моду гораздо быстрее, чем люди будут успевать насыщаться этими симулякрами. Собственно ничего нового для нас, но нечто необъяснимое для героев Катаева и самого писателя.

 

Маленький Петя Бачей превратился в папу, у которого теперь есть сын пионер Петя. И вместо одесской экономии, теперь на сцену вышли подмосковные дача и пионерлагерь.

 

«Наступало лето, и путешествие как-то само собой забывалось. Вместе с мамой, бабушкой и девочками огорченный Петя отправлялся на дачу, куда папа приезжал по воскресеньям из Москвы. Но, по правде сказать, в деревне под Москвой было тоже великолепно. Очень недурно было также и в пионерском лагере, где Петя провел последнее лето.

«То» путешествие, существовавшее пока только в воображении, полностью овладело душой мальчика. Как всякая упорная, долголетняя мечта, оно стало его второй жизнью.»

 

«Вторая жизнь» — это то самое Настоящее Прошедшее, где реальность осязаема и материальна, но заполненная идейным предметным миром, никогда не позволяла полностью понять себя. «Вторая жизнь» — это то отражение в зеркале, которое так напугало еще отца нынешнего Пети Бачей, пионера и вице-президента какого московского кружка из романа "За власть Советов" (1949).

 

Возвращение в Одессу, в город детства отца, осуществляется на самолете. Мальчик горд и счастлив, но эта машина времени перебрасывает его в Настоящее Прошедшее. История с самолетом — это продолжение грозных фигур предзнаменований: фигуры отца, матроса, броненосца «Потемкина», только теперь это уже вполне реальная угроза, вошедшая в жизнь человека с теми самыми станками, тракторами, заводами, которые воспевали в 30-е гг. многие поэты «соцреализма», в том числе и Валентина Катаев. Из метафоры она превратилась в настоящую беспомощностью человека перед миром машин и другим временем. По сути дела этот триумф человеческого инженерного ума, этот самолет привез их на войну. Романтизм начало 20-го века, попытка человека освободиться от бесконечного и тягостного земного притяжения, стихи и поэмы, воспевающие свободный человеческий дух, прогресс машин, на службе человека и его потребностей, а все обернулось Герникой и катакомбами.

Писатель Валентин Петрович Катаев с женой Эстер и внучкой Тиной на прогулке, 1966 год / Источник: www.portal-kultura.ru

 

«Что же касается малосольной брынзы и синеньких, то они решительно ни у кого, кроме отца, успеха не имели. Брынза воняла овцой, и ее уносили в кухню. А что делать с синенькими, никто из домашних, кроме папы, решительно не знал.»

 

Старые вещи в отсутствующей реальности обретают новые смыслы, неизведанные. Необходимо было усилие, чтобы узнать, понять вписать в свой мир «новые» предметы, которые приобретают суть новизны из-за того, что не поспевают за временем и теряются в новых онтологических ландшафтах. Катаев с помощью «баклажанной» метафоры точно рисует столкновение миров, а точнее муки людей, перешедших из одного мира в другой.

 

На смену ощутимого присутствия себя в жизни, приходят воспоминания, постепенно подменяющие собой полноту жизни. Героине повести «Жена», 1943 года ничего не остается, как вспоминать короткий миг, когда они с мужем были вместе.

 

«Мы так любили друг друга. Нам так хорошо было вместе, в нашем молодом мире. У нас могли быть детишки — веселая, дружная семья. Нам бы с ним вместе жить да жить. А вот он погиб. Я больше никогда в жизни не увижу его, не поцелую, не услышу его голоса. Он мертв. Его нет. Он исчез. Его просто больше не существует. И самое ужасное в том, что с каждым днем он будет слабеть в моей памяти. Будет как будто все отдаляться и отдаляться от меня.»

 

У Платонова такого нет в его военных рассказах. Что-то похожее у Виктора Некрасова, но не так глубоко и без осознания скоротечности времени. Катаев просто заражен неизбежностью конца времени. Поцелуй, взгляд, прикосновение к любимой руке превращаются в воспоминание, в фикцию, в символ прошедшей прекрасной жизни, а со временем в навязчивую идею. Уже не вернуться назад, и главным становиться идея, не утерять в памяти идею, уже только идею, другой возможной жизни.

 

«Мне было мучительно оставаться одной в своей каморке, загроможденной хозяйственными сундуками, дрянными этажерками с множеством старомодных безвкусных безделушек, с какими-то никому не нужными пятнистыми раковинами, бронзовыми собаками, граненными хрустальными яйцами, в которых эта комната отражалась сотней крошечных изображений со всей ее скукой и чепухой.»

 

Теперь, в Настоящем Прошедшем, вещи и предметы не излучали тепло и не хранили время, оно лишь отражалось в них криво. Мальчик Петя из овидиопольской экономии вырос, утратив вместе со своими важными безделушками (раковина, камушки, веревочки, монетки) ощущение времени, его реальности. Катаев словно принципиально использует почти во всех больших своих произведениях в качестве главных героев детей. Они в возрасте, когда «усатая родина» не может приказать им совершать убийства. Своей жизнью дети не в состоянии исказить реальность, наоборот Настоящее Прошедшее губит их судьбы. Думаю, что для всего творчества Катаева это принципиально. Переживший ожидание расстрела в одесской ЧК, прошедший войну, он изображает детей, как пассивных актеров на празднике жертвоприношений Молоху.

Днестровский лиман или овидипольская экономия Валентина Катаева / Источник: www.old-akkerman.livejournal.com

 

В том числе, может быть, поэтому писатель ничего не пишет о повзрослевших Пете и Гаврике. Мы просто застаем их уже взрослыми: Петром Васильевичем, советским юристом и, тов. Черноиваненко, партийным работником. Каким он был в молодости, какая у него была юность? Сначала мальчик, замученный царской нищетой, а потом сразу мужчина под 60. Что с ним происходило за эти годы суровой советской власти и террора. Когда человеку отказано в личной истории, когда может быть использована против него, когда она вынуждено фальсифицируется; когда человеку отказано в сочувствие в его бедах и несчастьях, когда партия и тиран отказывают человеку быть слабым, сомневающимся, когда человеку отказано в личном, интимном и частном, тогда справедливый гнев в адрес врага превращается в идеологический пафос, мертвую схему, при которых гибель врага уже не кажется справедливой и вызывает чувство общего недоумения. Потому что враг существует тоже в системе идейных координат и, какая разница, что это слегка иная система Настоящего Прошедшего. Отсутствие времени в Настоящем Прошедшем по-настоящему загнало людей в пещеру Платона, где мир идей высасывал сок из них.

 

Позже в романе «Хуторок в степи» Катаев попытается наверстать упущенное с Гавриком, и мы узнаем больше об этом персонаже писателя. В итоге окажется, что Гаврик, этот будущий партийный хозяин Одессы, провел свое детство и юность вечно обманутым. Где бы и на каких работах не работал этот малый, везде его надували и обманывали при расчете.

 

«Колесничук (еще один персонаж романа «За власть Советов» - Я.С.) остановился и великолепным жестом простер руку вперед. Как и следовало ожидать, знаменитая «вилла» представляла собой довольно нелепое, доморощенное строение, сооруженное без всякого плана из случайного материала.»

 

Уже в самом виде «виллы» — грозное предупреждение, что тут нет времени. Описание «виллы» — это то, что сталось с овидиопольской экономией. Настоящее Прошедшее, разрушая все позади себя, ничего не строит впереди. Начало романа это попытка привязать себя к другой реальности, к Прошедшему Настоящему. Но война все расставила по своим местам и обернула другую реальность своим горгоновым покрывалом.

 

Еще хуже будет обстоять дело с реальностью в романе «Хуторок в степи», 1956. Начало этого романа сразу политизировано и идеологизировано, напоминает плохую игру, затеянную зрелым Катаевым, который, в общем-то, несмотря на политические убеждения юности, прекрасно вписался в ландшафты советской системы. Прошедшее уж давно существует и иные варианты реальности не рассматриваются. Это подтверждается позицией самого Катаева, выступавшего уже в брежневские годы против диссидентского движения, считая, что можно иметь собственное мнение на ту реальность, которая тебя окружает, но бороться с ней, призывать к свержению это уже зло. Тем самым Катаев занимает противоположную позицию, той, которую занимали его герои и он сам в молодости, где красной нитью проходит борьба «социал-демократов» с царским режимом мировоззрения. Социал-демократы мутировали в пассивных коммунистов. То, за что боролись Василий Петрович, Гаврик и Терентий Черноиваненки и др., стало носить название «диссидентство» и вдруг, очутилось под запретом. Именно так проверяется любая идея по переформатированию общества, если она очень быстро перестает терпеть рядом с собой любую альтернативу или слово против, то такая идея уже идеология.

 

Сахаров и Солженицын, по мнению Катаева, люди подрывающие основы советского государства, а вот его персонаж из «Хуторка в степи», славно нам известный, Василий Петрович Бачей, учитель словесности и легкий либерал, пострадавший за свой безобидный трактат о Льве Толстом (писателя, с точки зрения царского российского государства, весьма опасного), наоборот, не диссидент, а жертва режима.

 

Если две книги «Белеет парус одинокий» и «За власть Советов» заканчиваются раньше, чем сами страницы, то «Хуторок в степи» заканчивается еще раньше, как только в первый раз в тексте появляется слово «политика», произнесенное тетей Пети. И ничего не помогает Катаеву ни старые герои, ни путешествие заграницу на пароходе, что так перекликается с другим путешествием из овидиопольский экономии на пароходе «Тургенев». Через 20 лет после написания «Белеет парус одинокий» трудно было сохранять язык правды в неприкосновенности, Катаеву тяжело писать после репрессий, войны и бесперспективности идеи, которая подмяла под себя страну. Катаев становится храбрее по мере дряхления самого режима и сбрасывает страх одесского подвала, его страшный магнетизм, когда всеми красками тупого безволия и самодовольства цветет брежневский пофигизм.

Роман «Белеет парус одинокий», издание 1955 года / Источник: Источник www.livemaster.ru

 

А ведь не важно, что тогда победили красные. Если бы к власти пришли черносотенцы был бы такой же океан крови. Демократия не приживается и всегда становится или узницей или служанкой правых режимов. Это две крайности в России и больше ничего в ней нет, что и подтверждают события последних лет. Попытки власти опереться на националистические силы в эти годы демонстрируют, что эти две крайности, крайне близки в понимании, как обустраивать Россию. Кровью!

 

«Может быть, она (тетя – Я.С.) еще и не понимала всего, но во всяком случае поняла главное: им на помощь пришли хорошие люди с Ближних Мельниц, и теперь снова появилась надежда на спасение.»

 

В сознание произошла инверсия смыслов. Вчерашние страшные люди с рабочих окраин стали героями жизни. Вместо мадам Стороженко (бойкая торговка рыбой с Привоза) скоро придет прораб или плановик, который будет за трудодни поедать время советских людей.

 

Дальше Катаев еще глубже уходит в инверсию смыслов.

 

«Оказывается, он все время жил в мире иллюзий. И самая опасная из них была та, что он считал себя свободной, независимо мыслящей личностью. А он в действительности вместе со всеми своими прекрасными, возвышенными мыслями вместе со своей божественно-чистой душой и благородным сердцем, со своей любовью к родине и народу был не более чем рабом, таким же самым рабом, как миллионы других русских людей — рабов церкви, государства и так называемого общества.»

 

И это жестокая правда, но не вся, поскольку дальше наступало рабство. Если в Прошедшем Будущем еще можно было жить и бороться то, в Настоящем Прошедшем это исключено. Или смириться и жить в иллюзии или уйти в маргинес.

 

Вот почему так удается описание жестокости. И Валентину Катаеву тоже. Бой в романе «За власть Советов», накануне оставления красными Одессы, бессмысленные жертвы, загнанные взгляды озверевших людей, раны и кровь.

 

«Взрывная волна сбила с ног Черноиваненко и Бачея, беспощадно швырнула в угол окопа, и над окопом пронеслись странные лохмотья и куски того, кто еще минуту назад был радистом Мишей. Один кусок влетел в окоп, шлепнулся о землю, подскочил и повис, зацепившись за край бруствера. При свете дымного пламени, бушевавшего над железнодорожным полотном, Черноиваненко и Петр Иваненко увидели, что этот повисший кусок был оторванный рукав знакомого полушубка, из которого торчала кисть мертвой человеческой руки, судорожно сжатой в кулак, с резко синеющими косточками суставов, белыми ногтями и обрывком шпагата вокруг запястья.»

 

«Вдруг он вспомнил о своем рюкзаке, в котором лежало все его имущество: мыло, рубашки, зубная паста, сто рублей, его бумаги, письменные принадлежности, мамина фотография. Рюкзака не было — он остался на горящем теплоходе. Теперь у Пети не было больше никакого имущества.»

 

Вещи-симулякры, а пароход «Тургенев», превратился в пароход-смертник, вывозящий эвакуирующий людей из одного пекла в другое. В этом пекле на земле, остовы сгорающих лодок и шаланд напоминали сюрную картину.

Деревянный 3-х этажный самовар товарищества Караван на всероссийская выставка в Одессе 1910 года(Катаев упоминает  о нем в романе «Хуторок в степи») / Источник: www.archodessa.com

 

«В этих кострах светились ребристые скелеты горящих лодок.»

 

Только Настоящее Прошедшее возводит иррационализм в религию, в аксиому. Такой жест способен существовать там, где нет будущего. После лодок будут люди в Ленинграде, оказавшиеся заложниками мысли о том, что город «октября» не сдается. Дети, умершие от истощения, от холода, съеденные после смерти другими членами семьи, чтобы пожить еще немного — все они заложники фантомного сознания, идей.

 

 «Я знала эти станки еще тогда, когда они стояли в сияющих залах новенького московского завода, отражаясь в плиточных полах и кафельных стенах.

С каким счастьем, с какой гордостью носилась я  еще совсем молоденькая студентка-практикантка — по широким лестницам и  звучным коридорам, мимо громадных, как стена, клетчатых окон всех этих бесчисленных заводских корпусов, казавшихся мне хрустальными. Конечно, это было для меня больше, чем завод, чем место моей практики. Для меня это был громадный мир, в котором я с наслаждением жила. Каждый миг я открывала в нем все новые и увлекательные подробности. Каждый миг находила новых друзей. Здесь я постепенно превращалась из девочки в девушку и быстро зрела для счастья.» («Жена», 1943).

 

Вновь попытка заменить мир предметов из сельской идиллии на новый мир, мир новых предметов, а точнее того, что лишь позволяет думать о новых предметах. Сам завод, станки и производство — это лишь средство. Станки, автоматы, машины — именно в это превратилась электрическая машина с «элементами Лекланше» из одесского детства Пети и Гаврика (рассказ «Электрическая машина», 1943), т.е., опять симулякры, которые лживо и, главное, временно, пока есть напряжение, ток или кислота для электрореакции, наполняют жизнь человека не полноценным настоящим, условно реальным.

 

«И опять я осталась одна… Чувство отчаяния, прямо-таки ужаса, охватило меня с новой, страшной силой. Это была такая душевная пустота, такая нечеловеческая боль, что даже теперь страшно об этом вспоминать.» («Жена», 1943)

 

Тонкая нить связывает человека с реальностью. Это отношения с другим человеком, не с количеством людей, не с группой, а с одним единственным. Но в эпоху диктатур эта нить легко рвется, например, во имя мифической родины на войне. С другой стороны, именно война в Прошедшем Настоящем напрягает чутье человека и связи между двумя человеками крепнуть через время, через разговор, но не через предметы, производство и идеи.

 

«И опять она стала рассказывать своим ровным голосом, как бы поверяя — не мне, а кому-то третьему — самые свои сокровенные чувства. …Меня пасла другая моя жизнь, жизнь воспоминаний. В этой жизни был он — мой Андрей, живой, любящий и любимый. Эта жизнь все время, безостановочно протекала в самой глубине моего сознания. Видения этой жизни вдруг начинали как-то просвечивать. И я незаметно погружаясь в них, сама становилась видением. Иногда достаточно было одного слова, одного звука, запаха, случайного соединения вещей для того, чтобы тотчас в моем воображение возникала какая-нибудь счастливая картина прошлого.» («Жена», 1943).

 

В Настоящем Прошедшем возможно физическое нарушение хронологии. Героиня повести «Жена» получает письмо от мертвого мужа и это не просто специфическая работа почты в условиях войны, это мозаика прошлых дней, признак скачкообразного времени, похожего на дефрагментированную история и ход событий. И эти скачки, приносящие лишь боль, поскольку противоестественны по своей природе. Жена получает письмо от мужа, хотя раннее ей уже было известно о его смерти. И в ее сознание и душе опять теплить надежда, дикая радость, а потом страшная невыносимая душевная боль от повторного осознания смерти мужа.

 

«Я посмотрела на дату, которую он всегда аккуратно выставлял в начале письма. Я прочла «8 марта 1942 года. Лес». Тогда я вынула из сумки извещение. Мне стоило невероятных трудов развернуть его и прочесть. Некоторое время я сидела с закрытыми глазами. Наконец, я заставила себя прочесть. Было написано: «Погиб смертью храбрых, выполняя боевое задание, 9 марта». Напрасно я надеялась. Все было до боли ясно. Извещение опередило письмо, а письмо было написано накануне этого.» («Жена», 1943).

Румынские солдаты осматривают брошенное красной армией имущество / Источник: www.waralbum.ru

 

Катаев периода «Время, вперед!», 1932, «Белеет парус одинокий», 1936, и периода «Жены», 1943 и «Сына полка», 1944 — эта два разных автора, а точнее один человек, чье сознание искажено временем. В «Белеет парус одинокий» ослаблена фабула, а есть лишь описание утраты, ощущение уходящего или ушедшего времени, а дальше выдвигается спираль фабулы, потеря времени заменяется напряжением сюжета, составом событий, за которыми проходит жизнь человека. Особенно это видно в «Сыне полка». Начало повести: идут разведчики лесом и вдруг, ты понимаешь, что сейчас повесть будет развиваться от события к событию, от действия к действию. Хотя сам сюжет закончился в момент появления мальчика, главного героя. На этом самом месте повесть заканчивается из-за того, что времени у этого героя уже нет, а дальше лишь слова, движения в пустоте, идеи, слова без веса и качества. Идея отправить ребенка на алтарь жертвоприношений, но не во имя победы над войной, а ради идеи самой войны, в которой победа будет у идеи сильней, способной отправлять детей на бойню.

 

И смерть капитана Енакиева, решившего усыновить мальчика Ваню Солнцева в конце повести подтверждает вышенаписанное: «…которого нет и уже больше никогда не будет на свете». Т.е., будущего, которого нет и, уже больше не будет. Это то самое Прошедшее Будущее, растворившееся в Прошедшем Настоящем, в другой реальности или «над-реальности» по терминологии Адриано Делл` Аста.

 

Возможно, весь смысл «Сына полка», помимо официозной идеи, в том, что две неполноценные реальности: мальчик Ваня Солнцев и капитан Енакиев, у которых нет и уже не будет никакого будущего, пытаются объединиться. Объединить две полуреальности, чтобы образовалась одна полноценная. Но этот опыт хоть и ценный, но неудачный, как мы знаем из последующей истории страны, где угораздило родиться Ване и капитану.

 

В финале романа «За власть Советов» оставшиеся в живых партизаны, в том числе два Петра, отец и сын (кто из них?) выходят на улицу. Перед этим они долго блуждают по ходам и штрекам катакомб несколько дней, для меня это метафора хождения по пустыне, чтобы очиститься. Но дальше Валентин Катаев делает страшный поворот, страшный для меня, а не для красных редакторов, люди выходят из подземелья и первое, что они встречают это советский танк. Таким образом, они выходят в мир Утопии. В Настоящее Прошедшее, которое никогда не проходит и такое Настоящее гонит их обратно в катакомбы, во имя исполнения своего воинского, но не человеческого долга. Круг замыкается.

 

Summary

 

Прошедшее Будущее — это мир памяти, воспоминаний, библиотек, дневников. Реальность — это библиотека Умберто Эко из романа «Таинственное пламя царицы Лоаны» (2004). Детские журналы, игры, игрушки, старые раскраски, книги юности, первые самостоятельные прописи, а затем и рукописи, все то, что хранится на полочках или вынесено бабушкой на чердак, в чулан. Все это и есть Прошедшее Будущее, которое гораздо реальнее, чем окружающий мир. Но и этот мир, мир библиотек исчезает, не остается чердаков и чуланов, а в квартирках, смарт-квартирах нет места книжным полкам. Наступает или наступило уже время Настоящего Прошедшего.

 

Если отбросить идеологическую составляющую творчества Валентина Катаева, то можно проследить в его произведениях, особенно, в тетралогии «Волны Черного моря», борьбу старого времени и нового безвременья. Если раньше отмечалось, что герои его романов вступают во взрослый мир, полный противоречий, то теперь можно сказать, что это лишь полуправда. На самом деле их встречал не взрослый мир, а мир мутирующий, мир новый, зараженный идеями. Идеями лучшей жизни, новых социальных отношений, новых инструментов и машин для счастливой жизни и т.д. Происходила подмена реального мира, я бы даже сказал, предметного мира, на мир идей, в котором ничего нельзя было потрогать, ни к чему нельзя было прикоснуться, но за будущую идею уже сейчас, каждому живущему человеку, приходилось платить очень высокую цену. Своей жизнью. И не всегда это было в виде исковерканной системой личной жизни человека, утратившего все человеческое в лагере или на войне. Порой это выглядело очень рутинно и неинтересно, в виде борьбы за существование в стране лозунгов, в виде тихого существования в обществе без будущего, в мире, где правит Настоящее Прошедшее.

 

Таким образом, мы являемся свидетелями (не визуальными) перехода из одного темпорального состояния человека и общества в другое, в котором наши воспоминания играют большую роль, чем сама живая жизнь. Однако, и жизнь и воспоминания тоже ущербны. Мы не проживаем жить полноценную, она состоит из каких-то кусков, фрагментов, кривых и неправильных склеек между определёнными жизненными этапами. Следовательно, мы не можем положиться и на наши воспоминания, которые используют рваные фрагменты нашей жизни, если использовать термины кинематографической критики, то наши воспоминания о нашей же жизни похожи на перемонтированный фильм, источниками для которого послужил другие фильмы, уже не раз перемонтированные ранее.

 

Раз наступившее Настоящее Прошедшее никогда не кончается, раз и навсегда утратившая авторитет фигура отца никогда не станет вновь полноценной, предметы потерявшие вкус и цвет, навсегда останутся символами в памяти человека, искусственный свет навсегда приобрел особенное значение, потому что наступившая ночь не несет в себе ничего живого, что можно было бы измерить ходом простых стрелок на механических часах вороненой стали. Переворот, совершавший свой бег в течение всего 20 века, подводит свои итоги. После войн, переворотов, революций, газовых камер, голодомора, холокоста, завершилась темпоральная революция, Время отныне дефрагментировано, мозаично, сжато или ослабленно одновременно, хаотично и не поддается простым солнечно-лунным вычислениям. В результате человеку все сложнее ориентироваться в жизни, во времени, миг настоящего не фиксируется, постоянно превращаясь в Прошедшее Будущее, когда-то желанное и сейчас желаемое, овеянное сладкими воспоминаниями молодости, которому всегда угрожает Настоящее Прошедшее, своей скупостью, серостью, старостью, безвременьем, дефрагментированностью и одиночеством.

 

Ян Синебас