24.10.15 07:10
Новое короткое несвоевременное и необязательное эссе Cincinat Vatanzade о влиянии времени, истории, политической конъюнктуры на художника, на его работы, а также, о невозможности противостоять дурному влиянию времени.
Начало. Наверное, в 1988 году можно было так начинать фильм*! Длинный общий план. Дальний, пейзажный. И слева направо его долго пересекают лошади, запряженные в телегу. Рядом идут, едут в телеге люди. Больше минуты кадр, в котором ничего не происходит, только движение, тонкой ниткой, на дальнем плане. Лишь звук и скрип колес, стук копыт и шум волн; - и даже после того, как все живое пропала справа за кадром, еще долго слышны звуки. Потом расстрел лошадей и молчание мужчин с винтовками. Еще нет ни одного слова, еще не понятен сюжет, а смотреть интересно, молчание притягивает зрительское внимание, его не отвлекают действия и слова, которые могут, как это часто бывает в драматургии, из желания все разжевать, увести зрителя не той дорогой. Это та драматургия, которая ничего не объясняет и не играет вниманием зрителя.
Очень скучная история, 1988. Режиссер Джамиль Кулиев
Детали ландшафта и интерьера: ветряки, желтые заборы, деревянная лестница, посуда, окна, абсолютно любой предмет работают своей киногенией, несмотря, на качество кинокопии, которая из 3-ей категории давно превратилась в безвременную эмульсию с культурным слоем. Приходит на ум Бела Тарр, с его черно-белым молчанием и еще не снятым тогда «лошадиным» фильмом, но в этот самый момент начинается кино, а точнее, оно заканчивается, потому что звучат первые слова, слова-паразиты, объясняющие, что будет дальше. Они раскрывают тайну, раскрывая перед зрителем, все, что будет в картине на протяжение оставшегося часа экранного времени. А жаль!
Впрочем, фильм не выбросишь из контекста исторического и культурного. Это была дань перестроечному кино, критическому, залихватски расправляющемся с язвами и пороками общества, дидактическому в меру, с многоумными диалогами-размышлениями о будущем и прошлом.
Молчание старика, выступает как способ излечения от болезни под названием жизнь. Речь совсем не о плохой или неправедной жизни, а об обычной ежедневной рутине, поглощающей все желания и цели человека. И вот наступает минута, когда человек не в силах выносить утрату жизни, своего часа, начинает лечиться с помощью молчания. И желание повидаться с сыновьями, некоммуникабельность между поколениями – это, та самая пресловутая драматургия со сносками и пояснениями, при этом, чтобы понять фильм необходимо читать между строк или точнее, смотреть между кадрами и склейками, где предметы «рассказывают» правду.
Картина распадается на эпизоды-диалоги, в которых герои говорят о чем-то важном, о детстве и травмах, повлиявших на их дальнейшую жизнь. И в этих диалогах, сквозь слова, как сквозь сито мука, просыпается тот заряд немой драматургии, заложенный в прологе фильма с расстрелом лошадей. Кино заканчивается, каждое действующее лицо это штамп, театральная маска, как у Гоголя в «Ревизоре» или в «Мертвых душах», где фамилия персонажа или его должность раскрывали его психологию и диктовали формальное поведение на сцене.
Режиссер Джамиль Кулиев (Источник: interatr.org)
Диалоги – это дань цензуре и прочим худсоветам киностудии. «Правильные» слова в нужном месте, собственно, порой драматургия фильма строилась с учетом этих самых красных слов, сказанных в нужном месте, все построения и развитие сюжета строились в угоду этому. Так вот: «правильные» слова, нравоучительные обязательные сентенции всего советского кинематографа, особенно, начиная с оттепели, когда монстр-чиновник решил использовать чаяния многих художников-шестидесятников, только вместо интимной исповеди и самоочищения, как это представлялось самим художникам, монстр превратил покаяние в показания на самих себя, показательную порку недостатков общества. Правда, после такой «порки» пропадало всякое желание в покаянии. Но войдя красной строкой во всевозможные инструкции и рекомендации, эта дидактика сверху осталась навсегда, разъедая души художников и ткани произведений. Возвращаясь к предмету нашего внимания можно сказать, что гораздо интереснее было то, что осталось за кадром, за словом. Что заставило отца в молодости участвовать в расстреле лошадей, о чем поведал режиссер в прологе, какой указ или налог, вынудил избавиться от скотины? И какой смысл приобретали эти расстрелянные в дни молодости лошади? Что заставляло пожилого главу семейства молчать в собственном доме, когда его трое сыновей от тщедушности собственной жизни сводили словесные счеты друг с другом? И не молчанием ли отец искупал уже не только свою вину, искупал еще и тех, кто много говорил, искупал тем, что ухаживал за чахлыми кустами виноградника, которые отказывались приживаться в такой почве.
И лишь в финале возвращается кино, вместе с возницей, забирающей старого отца с собой. И опять, как в прологе нет слов, но и нет лошадей, расстрелянных в самом начале.
* Очень скучная история (Cansıxıcı əhvalat), режиссер Джамиль Кулиев
Азербайджанфильм, 1988
Цинцинат Ватанзаде